Женское движение, социальная активность

Павлюченко Э. А. Женщины в русском освободительном движении от Марии Волконской до Веры Фигнер. М., Мысль, 1988. С. 1-272.
 
В начало документа
В конец документа

Павлюченко Э. А.

Женщины в русском освободительном движении от Марии Волконской до Веры Фигнер


Продолжение. Перейти к предыдущей части текста

В литературной полемике, метко названной Н. С. Лесковым "литературными драками" между "нетерпеливцами" и "постепеновцами", "почетное прозвание нигилистки" переходило в свою противоположность - в существо, не признающее ничего святого, попирающее традиции и устои, способное на нелепые и безнравственные поступки. Ухватывая отдельные характерные черты "прогрессистов" - и страсть к разрушению, и распространение коммун, и известное пренебрежение женщин семейными обязанностями,- противники перемен и охранители старого доводили их до абсурда, компрометируя и охаивая все движение в целом.

А. И. Герцен, Н. Г. Чернышевский и их единомышленники сквозь внешние формы, не всегда приятные, видели суть дела. "Разгул, роскошь, глумленье, наряды отодвинуты,- писал Герцен.- Любовь, страсть на третьем-четвертом плане - здесь идут от идеи, в которую верят, от объявления "прав женщины" и исполняют обязанности, налагаемые верой"68.

Сохранилось воспоминание, что как-то в начале 1862 г. Н. Г. Чернышевский выходил с небольшого студенческого собрания, на котором были две-три барышни. "А какие милые эти барышни,- сказал Николай Гаврилович, в первый раз их видевший,- большая разница против прежнего; в мое время в студенческой компании можно было встречать только публичных женщин"69.

Опровергнуть нелепые обвинения врагов эмансипации женщины могли только одним способом - делом, борьбой за свои нрава, учением, трудом. Но для этого кроме официальных преград нужно было разрушить "семейные изгороди".

Глава третья

НАДО ЛИ ПЕРЕГИБАТЬ ПАЛКУ?

ВОКРУГ "СЕМЕЙНЫХ ИЗГОРОДЕЙ"

Ф. Энгельс в "Книге откровения" писал: "Любопытный факт: в каждом крупном революционном движении вопрос о "свободной любви" выступает на передний план. Для одних это - революционный прогресс, освобождение от старых традиционных уз, переставших быть необходимыми; для других - охотно принимаемое учение, удобно прикрывающее всякого рода свободные и легкие отношения между мужчиной и женщиной" 1.

Слова Энгельса не просто подходят к случаю. Они отражают одну из закономерностей, сопутствующих коренной ломке, перестройке экономических и социальных отношений. Подобное явление наблюдалось и в России середины XIX столетия - на изломе, когда буржуазная формация сменяла феодальную и шел интенсивный пересмотр старых нравственных норм и установок.

"Свобода любви", "свободная любовь" - понятия со смысловым ударением на первом слове - органично вписывались в борьбу со всеми формами социального гнета, за освобождение личности. По убеждению новых людей освобождение личности следовало начинать с низшей ячейки - с семьи, миниатюрного сколка общества, построенного на угнетении и неравенстве. Последнее касалось, в первую очередь, женщины, жертвы семейного деспотизма, рабыни отца или мужа. "Семейные изгороди" мешали движению вперед, поэтому нужно было сломать их, чтобы вырваться на волю.

По единодушному признанию современников, разрывы не только детей с родителями, но и жен с мужьями стали "самыми характерными явлениями эпохи шестидесятых годов"2. М. В. Трубникова, Е. И. Конради, В. Н. Фигнер порвали с мужьями, прежде всего, на идейной основе. "Княгиня-нигилистка" З. С. Оболенская, писательница Е. В. Салиас де Турнемир, О. Р. Скарятина, также достаточно известные в обществе, жили в фактическом разрыве с мужьями.

 

Стремление женщины к личному освобождению началось много раньше. А. И. Герцен остроумно назвал это явление "аристократическим камелизмом": женщины салонов и аристократических гостиных, "княгиня-камелия и Травиата с тамбовским или воронежским имением", начитавшиеся романов Жорж Санд, истолковывали подчас превратно проповедь женской свободы и женской любви, протестуя своим поведением "против старинной, давящей, как свинец, семьи, против безобразного разврата мужчин". В результате женщина "разнуздывалась не освобождаясь". И все же это был протест, хотя и уродливый. "Вакханки" сделали свое дело, выступив, по словам Герцена, в роли "авангардных охотников и песельников, которые с присвистом и бубнами, куражась и подплясывая, идут в первый огонь, покрывая собой более серьезную фалангу..."3

"Серьезная фаланга" была убеждена в том, что старая семья изжила себя и нужна новая, построенная на новых, разумных началах. Однако что взять взамен? И каковы эти новые, разумные начала?

В обществе, в том числе и в женской среде, шли яростные споры о браке. Крайне левая точка зрения отразилась в прокламации П. Г. Заичневского "Молодая Россия", появившейся в Петербурге в мае 1862 г. В ней наряду с требованием полного освобождения женщины и предоставления ей политического и гражданского равноправия с мужчиной предлагалось уничтожение брака вообще "как явления в высшей степени безнравственного и немыслимого при полном равенстве полов", а заодно и семьи, якобы мешающей развитию человека4.

Подобные теории "казарменного коммунизма" не раз всплывали на гребне освободительной волны. Вспомним хотя бы пресловутый "Катехизис революционера" С. Г. Нечаева, отрицавший брак и семью. Что же касается реальной практики, то действительно многие передовые женщины перестали признавать церковный брак, предполагавший часто насилие, неравенство, подчинение женщины мужчине: "Брак без любви и брачное сожитие без дружбы нигилист отрицал"5. Другие новые люда допускали брак, но только на основах разумности, идейной общности.

Так, Д. И. Писарев в нашумевшей статье "Реалисты" (1864 г.), представляя себе семью новых людей и место в ней женщины, писал: "Мне нравится наружность моей жены, но я бы никогда не решился сделаться ее мужем, если бы я не был вполне убежден в том, что она во всех отношениях способна быть для меня самым лучшим другом... С тех пор как мы сошлись, мы ведем труд наш общими силами. Она понимает, чего я хочу, и я тоже понимаю, чего она хочет, потому что мы оба хотим одного и того же, хотим того, чего хотят и будут хотеть все честные люди на свете... Все силы ее ума и ее начитанности постоянно находятся в моем распоряжении, когда я нуждаюсь в ее содействии; все силы моего ума и моей начитанности постоянно подоспевают к ней на помощь, когда она чем-нибудь затрудняется... А тут еще присоединяется ощущение любви, в тесном смысле этого слова, тут еще дети, как новая живая связь между мною и ею... Одна и та же личность является, таким образом, для меня товарищем по работе, другом, женой, страдалицей, матерью и воспитательницей моих детей, - и вдруг выдумывают, что я не способен любить эту личность! И вдруг произносят тут слова: охлаждение, разочарование, супружеская ревность или супружеская неверность. Черт знает, что за чепуха!"6

Итак, женщина - не только жена, но друг, единомышленник, товарищ по труду. Как всегда, объявлялись фанатики, доводившие любую идею до крайности, например, такие, которые отказывались от любви и личного счастья во имя высших идей. В литературе воплощением этого типа стал "особенный человек" Рахметов из "Что делать?". Женщины и здесь не хотели отстать от мужчин: среди них были считавшие, что любовь - это баловство, забава праздных, пустых людей, а они, занятые с утра до вечера серьезным делом, не ощущают никакой потребности в любви. Подобные "синие чулки" среди нигилисток были весьма распространенным явлением.

Противоположная крайность - вульгарно-материалистическая теория любви на срок, механически переносившая законы жизни животных на человеческое общество. Подобные мысли встречались в некоторых статьях П. Н. Ткачева, В. А. Зайцева. В литературе же благодаря "Обрыву" Гончарова закрепилось понятие "волоховщина"7.

Вслед за мужчинами некоторые из женщин новых убеждений перестали считать брак "необходимой и единственной дверью для счастья": почему женщина не может жить с мужчиной без брака, если тот разрешает это себе8. И хотя поборниц подобной "свободной" любви было немного, они давали оружие в руки врагов женской эмансипации, повод для обвинения в половой распущенности. Сломать всегда значительно проще, чем придумать и сделать что-то новое взамен...

ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА ПО ЧЕРНЫШЕВСКОМУ

В 1853 г. влюбленный жених излагал свои "твердые убеждения" в "Дневнике моих отношений с тою, которая теперь составляет мое счастье":

"По моим понятиям, женщина занимает недостойное место в семействе. Меня возмущает всякое неравенство. Женщина должна быть равной мужчине. Но когда палка была долго искривлена на одну сторону, чтобы выпрямить ее, должно много перегнуть ее на другую сторону. Так и теперь: женщины ниже мужчин. Каждый порядочный человек обязан, по моим понятиям, ставить свою жену выше себя - этот временный перевес необходим для будущего равенства...

А если в ее жизни явится серьезная страсть? Что ж, я буду покинут ею, но я буду рад за нее, если предметом этой страсти будет человек достойный. Это будет скорбью, но не оскорблением. А какую радость даст мне ее возвращение!.. Вполне преданный тебе, повторяю: желаю тебе счастья и делаю и всю мою жизнь буду делать все, что ты считаешь, что ты сочтешь нужным для твоего довольства, для твоего счастия"9.

Мало ли влюбленных писали и, наверное, будут писать такое? Но этот влюбленный-Н. Г. Чернышевский. И мысли о месте женщины в семье, в обществе, записанные им в 25-летнем возрасте, станут его жизненной программой. Эта программа неукоснительно выполнялась, хотя избранница подвергла Чернышевского тяжелым испытаниям. Более того, идеи, развитые им через десять лет в романе "Что делать?", станут, как известно, евангелием целого поколения.

Итак, женщина должна быть равна с мужчиной, жена с мужем. Но женщина не только равноправна, но и свободна в любви и браке, вольна распоряжаться своими чувствами. Поскольку же она угнетена, забита мужчиной, следует временно-до достижения равновесия - дать ей перевес, перегнуть палку в другую сторону.

Чернышевский, планируя свою личную жизнь, предполагал, что его жена, господствуя в семье, пользуясь любовью, уважением, преданностью мужа, а также полной свободой, не употребит ее во вред: "вертопрашничать она не будет", а станет изучать под его руководством "энциклопедию цивилизации" и помогать ему "в работах".

Об Ольге Сократовне Чернышевской (1833---1918 гг.) написано немало. В большинстве сочинений вырисовывается малопривлекательный для стороннего наблюдателя образ эмансипированной женщины: развязна и легкомысленна, окружена поклонниками и обожателями, имеет склонность к роскошной жизни".

Отдадим должное Ольге Сократовне. Дочь саратовского врача Васильева, воспитанная в многодетной семье (кроме нее еще три сына и две дочери), в скромной обстановке, получившая образование в провинциальной гимназии, она не побоялась связать свою судьбу с Н. Г. Чернышевским, предупредившим ее о возможном в бунте" и его обязательном участии в нем, о вероятной каторге. Природный ум, живость характера, находчивость в разговоре привлекали к ней людей как в Саратове, так и в Петербурге. Для Чернышевского она на всю жизнь осталась единственной любимой женщиной, которой он поклонялся. Но изучением "энциклопедии цивилизации" она, конечно, не занималась, а попытки некоторых авторов сделать Ольгу Сократовну участницей революционного подполья выглядят комично10.

Стиль поведения жены Чернышевского колоритно передан в дневниковой записи современника, известного историка И. Е. Забелина, посетившего их дом в Петербурге 22 января 1860 г.: "...жена его милая особа, вроде цыганки, недурна собою, и супруги, кажется, до сих пор по уши влюблены друг в друга. После обеда она поила его кофе, перемешанным частыми поцелуями, села к нему на колени, обняла голову, давала по глотку кофе и по поцелую"11. Заметим, что примерно в это время Чернышевские и полковник генерального штаба, революционер И. Ф. Савицкий переживали "отношения, аналогичные отношениям Веры Павловны, Лопухова и Кирсанова"12.

А. В. Луначарский справедливо считал, что у Н. Г. Чернышевского личное и общественное находилось в неразрывном единстве . Свою личную судьбу, отношения с женой, построенные по принципу "перегибания палки", Чернышевский перелил в роман "Что делать?". И может быть, именно этот ощутимый сплав личного и общественного сделал умозрительные идеи романа столь зажигательными для современников. Но если в литературе Чернышевский был первым, создателем своеобразного эталона в решении вопросов семьи и любви, то в жизни у него были предшественники...

"ВЫ ТАКАЯ ОТЛИЧНАЯ, ЛЮДИНЬКА..."

Николай Васильевич Шелгунов был на четыре года старше Чернышевского. Роман всей его жизни, также весьма трагичный, начался значительно раньше, еще в конце 40-х годов, когда он страстно влюбился в свою юную племянницу, тогда пансионерку, Людмилу Михаэлис. Тем более, поразительно сходство мыслей и рассуждении Шелгунова о женщине, ее месте и роли в семье, о взаимоотношениях мужа и жены с идеями, изложенными в дневниковых записях Чернышевского. Это сходство подтверждает жизненность идей, витавших, как говорят, в воздухе.

Людмила Петровна Михаэлис (1832-1901 гг.), предмет любви Н. В. Шелгунова, выросла в семье, оставившей след в русском революционном движении, к которому в тон или иной степени были причастны мать, две дочери и сын.

Мать семейства, Евгения Егоровна, по возрасту принадлежавшая к поколению декабристок (родилась в 1808 г.), придерживалась передовых взглядов, будучи сторонницей женского равноправия. Об этом свидетельствуют и воспоминания Людмилы - ее старшей дочери: "Мать моя еще в те времена, то есть в конце тридцатых годов, говорила о правах женщин и о необходимости женского труда". И не только говорила, но и пыталась проводить эти принципы в жизнь. Так, в 1847 г. в "Сыне Отечества" Е. Е. Михаэлис опубликовала повесть - факт сам по себе достаточно примечательный для той поры, когда женщины делали в литературе первые шаги. Не менее красноречиво о ее взглядах говорит и то, что воспитанием детей занималась именно она, а отец семейства-Петр Иванович Михаэлис, помещик Шлиссельбургского уезда - полностью передал это дело в ее руки.

О результатах воспитания можно судить по детям Евгении Егоровны. Сын Евгений стал активным участником революционных студенческих пружков и лидером студенческих выступлений в Петербурге в начале 1860-х годов. Младшая дочь Мария приобрела популярность среди передовой интеллигенции Петербурга в 1864 г., когда в момент гражданской казни Чернышевского бросила букет цветов осужденному государством "преступнику". Эта акция общественного протеста получила широкую известность, о чем можно судить по многочисленным упоминаниям в мемуарах и дневниках современников. Сама же Мария Михаэлис поплатилась за свой мужественный поступок высылкой в имение отца под надзор полиции на год.

В 1865 г. М. П. Михаэлис стала невестой В. О. Ковалевского, однако за два часа до венчания свадьба расстроилась "из-за принципа", оставшегося неизвестным. И это некоторым образом предопределило судьбу Софьи Ковалевской! Позже М. П. Михаэлис вышла замуж за революционера-народника Н. Н. Богдановича. Вместе с ним она вела пропаганду в народе, одним из центров которой стала кузница, устроенная народниками в имении Михаэлисов Подолье. Мария неоднократно арестовывалась и годы находилась под надзором полиции. В связи с арестом Н. Н. Богдановича в 1877 г. домашнему аресту была подвергнута и Евгения Егоровна - за содействие зятю в ведении революционной пропаганды.

Людмила Петровна Михаэлис всю свою сознательную жизнь прожила рядом с выдающимися людьми, среди которых Н. С. Шелгунов, М. Л. Михаилов, Л. А. Серно-Соловьевич. Она была знакома с Герценом, пользовалась дружбой поэтов Майкова, Бенедиктова, Мея, Полонского и других. Один только перечень этих имен может быть свидетельством незаурядности личности Л. П. Михаэлис-Шелгуновой. В своих воспоминаниях, написанных на склоне лет, она опубликовала адресованные ей письма, стихотворения, посвящения многих знаменитостей.

П. В. Засодимский, много лет близко знавший Шелгуновых и оставивший, наверное, самые обстоятельные воспоминания о Людмиле Петровне, писал о ней: "В нашем мире нет ангелов... Но, очевидно, было же в Шелгуновой что-то такое, что ставило ее в интеллектуальном отношении выше среднего уровня, если многие высокодаровитые люди, известные русскому обществу своим умом и талантом, искали ее знакомства и находили наслаждение в беседе с нею.

Увлечения ею нельзя приписывать лишь одним чарам женской красоты"14.

Вернемся, однако, в 1849 год, когда Л. В. Шелгунов, молодой офицер, только что закончивший Лесной институт и определившийся в министерство государственных имуществ, стал женихом Людмилы Михаэлис. Увлеченный с юности идеями нравственного совершенствования, он с большим энтузиазмом "воспитывал себе жену" с полного одобрения Евгении Егоровны. Невеста, кончавшая в то время частный пансион, оказалась способной и послушной ученицей: много читала по рекомендации жениха, впитывала ею идеи.

Что же проповедовал в ту пору Николай Васильевич Шелгунов? Ответ на этот вопрос дают, в частности, его письма к невесте:

8 апреля 1849 г.: "Как много на свете людей, которые счастливы, когда подле них сидит женщина по телу, а не по духу или душе... Нет, я не так смотрю на женщину, я хочу уважать ее, и потому мне нужно, чтобы подле меня сидело существо разумное, мыслящее, чувствующее и прекрасное".

2 сентября 1850 г.: "Жизнь супругов должна быть основана на товариществе, в котором равенство есть первое основание благоденствия. Понимая, что я муж, я подчиняюсь своей жене, я буду делать только то, что захочет моя жена. Я убежден, что добрая, любящая, нежная жена всегда больше своего мужа...

Я не стесняю Вас в Ваших действиях, я не хочу быть Вашим тяжелым бременем, я люблю Вас и потому не хотел бы быть причиной Вашего несчастья... Вы можете выбрать себе нового мужа, можете насладиться с ним счастьем возможным на земле, а обо мне можете не думать. Насчет обеспечения жизни Вы не будете иметь хлопот, я буду заботиться о Вас, и нужда не заглянет в дом, в котором Вы будете жить".

2 октября 1850 г.: "Жена, по моему мнению, создана не для того, чтобы быть только красивой формой, а чтобы быть верной помощницей мужу во всех его действиях, готовой переносить с ним без ропота все дурное и несчастное этой жизни".

15 октября 1850 г.: "Ведь Вы исключительная женщина, Вы такая отличная, Людинька..."15

Как все это похоже на то, что говорил своей невесте в 1853 г. Н. Г. Чернышевский! И так же, как Чернышевский, Н. В. Шелгунов не представлял, какую серьезную проверку на прочность должны будут пережить его теории о товариществе, взаимной любви и уважение супругов, об идеальной семье...

В 1850 г. (за три года до замужества Ольги Сократовны) 18-летняя Людмила Михаэлис стала женой Шелгунова. Живая, общительная, веселая, она, как и О. С. Чернышевская, обладала талантом собирать вокруг себя друзей и поклонников. Однако в отличие от той светские развлечения, вечера, маскарады и т.п., составлявшие существенную часть ее молодой жизни, не помешали Л. П. Шелгуновой стать литературной труженицей. На склоне лет она с гордостью написала:

"На свой перевод я прожила и подняла на ноги детей и никогда не бывала в таком положении, что не обедала, чтобы не на что было бы купить провизии. Жизнь мою омрачал только страх остаться без работы".

Переезд Шелгуновых в Петербург в 1851 г. способствовал значительному обогащению их духовного мира и потребностей, расширению круга интересов. Решающую роль при этом сыграло знакомство с М. Л. Михайловым, коренным образом изменившее жизнь всех троих. В конце 50-х годов брак Шелгуновых фактически распался: Людмила Петровна стала гражданской женой Михайлова как бы предвосхищая ситуацию, описанную через несколько лет Чернышевским в "Что делать?", они стали жить втроем в общей квартире. При этом Шелгунов (согласно своим теориям) сохранял к жене любовь и нежность, а к Михайлову - чувство дружбы. Именно в эти годы он написал Людмиле Петровне: "Вы для меня все, все, вес, больше всех лесоводств, технологий, таксации и всех знатных и сильных мира сего (они все еще продолжали обращаться друг к другу на "вы", придавая некую возвышенность своим отношениям -Э. Л.)...Отчего это мне хороню только с Вами? нет, не с одними Вами, а с Михайловым и с Евгенией Егоровной..."

Людская молва, зафиксированная мемуарной литературой, не щадила Шелкунову. Главное обвинение - легкомыслие, переходящее границы Она же в пору своего наивысшею успеха завела альбом для стихотворных экспромтов и в своих воспоминаниях ("как старуха") передала их читателям "в доказательство того, что и бабушки когда-то были молоды и нравились":

Так роскошны ваши плечи,

В взорах много так огня,

Ваши ветреные речи

Раздражают так меня,

Что со всякою моралью

Кончив счеты, как нахал,

Охватил бы вас за талью

И насмерть зацеловал.

Аполлон Майков

Воплощенное веселье,

Радость в образе живом,

Упоительное зелье,

Жизнь в отливе огневом....

В Бенедиктов

И наконец, апогей - стихотворное послание страстно влюбленного Михаила Михайлова:

Мне грозит мой путь глухой

Злою встречей, битвой ...

Но душа полна тобой

Как святой молитвой

Наблюдательная и умная современница Е. Л. Штакеншнейдер, в доме которой часто бывали Шелгуновы и Михайлов, особенно недоброжелательна к Людмиле Петровне. "Вообще окружают Шелгунову почти поклонением, - записала она в дневнике 19 января 1856 г. - Она не хороша собой, довольно толста, носит короткие волосы, одевается без вкуса, руки только очень красивы у нее, и она умеет нравиться мужчинам; женщинам же не нравится. Я все ищу идеальную женщину и все всматриваюсь в Шелгунову, не она ли. До сих пор кажется, что нет"17.

Даже тогда, когда выявилась причастность Шелгуновой к прокламации "К молодому поколению" (1861 г.),- а Штакеншнейдер считала, что "первая мысль о прокламации принадлежит Шелгуновой",- даже тогда Елену Андреевну брало "раздумье, скорбела ли Шелгунова в самом деле о людских неправдах, любила ли истину или у ней только руки чесались и идеал жил посреди лореток?"18.

Однако факт остается фактом: Л. П. Шелгунова была не просто близка к революционерам, но и сама причастия к конспиративным делам.

В 1856 г. Шелгуновы в первый раз выехали в Европу. Здесь, по признанию Людмилы Петровны, она "прочла все, что было издано из сочинений Герцена". В Париже состоялось ее знакомство с лидером женского движения во Франции 50-60-х годов Женни Д'Эрикур. Шелгунова в своих воспоминаниях опубликовала ее письмо от 10 августа 1850 г. Свойственная многим женским лидерам ограниченность чисто женскими проблемами, привела Д'Эрикур к наивному убеждению, будто "все пороки, все несчастья, как общие, так и частные, являются результатом приниженного положения женщины в государстве, обществе, семье и в образовании". "Если мы хотим освободить мужчин и вообще человечество,- считала французская феминистка,- необходимо, чтобы женщины стали свободны, образованны, начитанны и могли бы расцвести в соответствии с собственным духом"19.

Не вдаваясь в критику феминистских теорий, отметим только факт активного приобщения Л. П. Шелгуновой к проблемам женской эмансипации. В этом, несомненно, сказалось влияние Н. В. Шелгунова, который в те годы под воздействием Герцена. Огарева, Чернышевского формировался как революционер-демократ. Вторая поездка за границу в 1858-1859 гг. (совместно с Михайловым) в этом смысле была решающей. "В Лондон мы приехали специально на поклон к Герцену",-вспоминала позднее Людмила Петровна. Сохранила она и письменное подтверждение лондонского свидания - запись Герцена в альбоме: "Я не умею писать в альбомы. Простите меня, вместо нескольких строк - легких и веселых - я вписал вам целую страницу, печальную и длинную, из моей тетради "Былое и думы". Страницу эту мне только что принесли из типографии. К тому же в ней говорится о Лондоне,- вспомните иной раз, что в этом тумане и поднесь бродит русский, душевно уважающий вас Искандер. 15 марта 1859 г.". Вряд ли в ту пору в России была другая женщина, хранившая в своем альбоме автограф отторгнутого от родины Искандера...

В конце 1861 г. в судьбе Шелгуновой произошел очередной резкий перелом: в сентябре арестовали М. Л. Михайлова за распространение прокламации "К молодому поколению". Тогда мало кто знал, какой подвиг совершил этот человек, взяв на себя всю вину ради спасения друга и любимой женщины.

В марте 1862 г. Н. В. Шелгунов вышел в отставку, чтобы с Людмилой Петровной и ее ребенком (сыном Михайлова) поехать на каторгу в Забайкалье - к Михайлову. Существует в литературе версия, что ехали они освобождать Михайлова20, однако в сентябре того же года были арестованы. Из Сибири Шелгунов возвращался под конвоем прямо в Петропавловскую крепость, а Людмила Петровна с сыном и няней через Иркутск и Петербург - в Подолье. Примерно через год она была уже в Швейцарии, где прожила до осени 1866 г.

Некоторые современные исследователи считают: "Их отношения, основанные на большом чувстве, на взаимном уважении, честности и искренности, не нарушили дружеского союза этих трех лиц. Духовная общность и совместная революционная борьба еще больше его укрепили"21. Однако если и было у Людмилы Петровны "большое чувство" - вначале к Шелгунову, затем к Михайлову,- оно оказалось быстротечным. Оставив первого в Петропавловской крепости, а второго на сибирской каторге, она стала гражданской женой Александра Серно-Соловьевича, возглавлявшего так называемую молодую эмиграцию.

Следует отдать должное Л. П. Шелгуновой: она и в Швейцарии не оставалась без дела, жила в гуще общественных событий, содержала пансион для русских политических эмигрантов, ставший их своеобразным центром. А И. В. Шелгунов, томившийся в вологодской ссылке, по-прежнему слал ей нежные письма, помогал советами и деньгами: "чего бы я ни дал, чтобы быть с тобой, мой друг", "тоска, и никого я не люблю. Есть только одна прочная связь - это с тобою, так что я не могу представить себе жизни без тебя" и т. н. Людмила Петровна, оставаясь в Швейцарии, отправила к Шелгунову своего "гонца" - малолетнего сына, ее и Серно-Соловьевича...

Далее...