главная страница
		поиск       помощь

В предыдущих главах мы рассмотрели две тесно связанные группы вопросов:

1) способы изучения фактора “пол” лингвистическими средствами;

2) проблемы научной обоснованности описания культурных концептов женственность и мужественность.

В этой главе мы попытаемся на одном фрагменте системы языка применить методики исследования, разработанные в теоретической части. Будут рассмотрены гендерные аспекты русской и немецкой фразеологии. Фразеологический материал получен путем словарных выборок.

Как показано в предыдущих главах, изучаться могут все три слоя культурного концепта. Для этого исследуются внутренняя форма языкового знака, “телесная метафора”, развитие ГС в диахронии, сочетаемостные характеристики, коннотации, то есть все, что относится к стереотипному отражению гендера в языке как одном из культурных кодов.

Чтобы повысить доказательность выводов, полученных путем анализа системного (словарного) материала, мы соотносим их с данными, полученными иными способами — путем психолингвистического эксперимента. С другой стороны, к рассмотрению привлекаются данные других культурных кодов — фольклора, сказок и т.д. При значимом совпадении результатов можно считать их валидными. Для того чтобы определить культурную специфику концептов женственность и мужественность, необходимо, помимо ассоциативных экспериментов и анализа системных словарей (по Ю. Н. Караулову), сопоставление полученных данных с результатами анализа ГС в других языках.

Для получения информации о динамике ГС во времени следует затем рассмотреть по меньшей мере два (а желательно и больше) хронологических среза.

После проведения всех названных исследований можно говорить о комплексном, научно обоснованном и поддающемся верификации инвентаре ГС в том или ином языке, что в свою очередь позволяет дать полное и непротиворечивое описание культурных концептов мужественность и женственность.

Выше мы отмечали, что изучению в аспекте гендера поддаются практически все феномены языка. Поэтому задача исчерпывающей инвентаризации гендерно релевантных выразительных средств языка в рамках одного исследования нереальна. Стремление в одной монографии охватить все проявления гендера ведет к фрагментарности, работе с недостаточно крупными массивами данных и в конечном счете — к дискуссионным выводам. Более разумным представляется провести необходимые исследования и сопоставления на примере одного или нескольких фрагментов языковой системы, а затем переходить к анализу коммуникации, то есть языка в его функционировании, что станет завершающим этапом исследования инвентаря ГС. Разумеется, эта программа рассчитана на участие большого количества исследователей и может быть реализована постепенно. Свою работу мы считаем одним из шагов в этом направлении.

Мы ставим перед собой задачу на примере одной области лексикона — фразеологии — провести методологически обоснованное исследование ГС, затем сопоставить его результаты с данными ассоциативных экспериментов, установить наличие выявленных закономерностей в других культурных кодах (фольклоре, сказках), а также соотнести полученные результаты с данными иноязычного языкового материала. Таким образом, мы решаем две задачи: апробируем научно обоснованную методику исследования, а также получаем данные о культурных концептах мужественность и женственность и входящих в их состав гендерных стереотипах.

Ю. Д. Апресяном предложена схема описания наивной картины человека, отраженная в языке: “Человек мыслится в русской языковой картине мира... прежде всего как динамичное, деятельное существо. Он выполняет три различных типа действий — физические, интеллектуальные и речевые. С другой стороны, ему свойственны определенные состояния — восприятие, желания, знания, мнения, эмоции и т.п. наконец, он определенным образом реагирует на внешние или внутренние воздействия” (Апресян, 1995, т.2, с.352). По Апресяну, основные системы человека могут быть сведены в следующую схему (там же, с.355-356):

1) физическое восприятие (зрение, слух и т.д.);

2) физиологические состояния (голод, жажда и т.д.);

3) физиологические реакции на внешние или внутренние воздействия (бледность, холод, жар и т.д.);

4) физические действия и деятельность (работать, идти, рисовать и.т.д.);

5) желания (хотеть, стремиться, предпочитать и т.д.);

6) мышление, интеллектуальная деятельность в целом (воображать, оценивать, представлять, помнить, догадываться и т.д.)

7) эмоции (бояться, радоваться, любить и т.д.);

8) речь (говорить, советовать, жаловаться, хвалить, ругать и т.д.).

На наш взгляд, эта схема применима также к анализу женственности и мужественности и дает возможность проследить, какие из приведенных выше “узлов” схемы в большей степени связаны с мужественностью, а какие — с женственностью.

Рассмотрим теперь фразеологический материал с позиции схемы Ю. Д. Апресяна.

Базой анализа стал Фразеологический словарь русского языка под редакцией А. И. Молоткова (1986), содержащий более 4 000 словарных статей. Некоторые из анализируемых единиц остались за его рамками. Для полноты описания (хотя мы, разумеется, не претендуем на исчерпывающую полноту) привлекался также раздел монографии В. Н. Телии (1996), посвященный отражению культурного концепта женщина в русской фразеологии. Рассматривается внутренняя форма фразеологических единиц (ФЕ), то есть их образная мотивация, на важность исследования которой указывают многие авторы (Телия, 1996; Степанов, 1997; Баранов, Добровольский, 1998).

Проанализированный материал показал следующее:

1) большая часть фразеологизмов не различается по полу, она отражает не номинацию лиц, а номинацию действий (попасть под руку). Значительная их часть основана на телесной метафоре (по Лакоффу) — встать с левой ноги, попасть под руку, сложить голову и т.п. То есть их внутренняя форма приложима ко всем лицам независимо от пола. Все люди могут петь дифирамбы, чесать язык, не выйти рылом, что показывают и контекстные примеры, содержащиеся в словаре;

2) часть фразеологизмов относится только к мужчинам: шут гороховый, рыцарь без страха и упрека, разбойник с большой дороги, мышиный жеребчик.

К этой же группе относятся единицы, относящиеся к референтам-мужчинам или женщинам, но имеющие конкретные прообразы: мафусаиловы года, каинова печать — в данном случае библейские или литературные и исторические: Демьянова уха, Мамай прошел, Маланьина свадьба.

3) Единицы, имеющие только женских референтов в силу внутренней формы, отсылающей к особенностям жизни женщин: отдать руку и сердце, подруга жизни, талия в рюмочку. К этой же группе относятся фразеологизмы разрешиться от бремени, на сносях, которые тем не менее могут быть применимы и к мужчинам: Ты защитился? — Нет, но уже на сносях

4) Группа, которая по внутренней форме может быть соотнесена с мужской деятельностью, но не исключает и женского референта: бряцать оружием, бросить перчатку, с открытым забралом. Характерен пример из словаря (с.188): “И это я знала перед свадьбой, я знала, что с ним я буду вольный казак” — Тургенев, Вешние воды.

5) группа, где есть парные соответствия: соломенная вдова — соломенный вдовец, в костюме Адама — в костюме Евы или В костюме Адама и Евы.

6) группа, где внутренняя форма отсылает к женскому референту, но само выражение применимо ко всем лицам: базарная баба, кисейная барышня, бабушкины сказки, но: христова невеста

В последней группе можно наблюдать в основном отрицательно коннотированные именования женщин, что позволяет говорить о гендерных асимметриях. Однако такие выражения, как чертова/старая перечница по отношению к женщине соотносимы с мужским выражением старый пердун (отсутствующем в словаре, но всем хорошо известном). Вообще вопрос о преимущественно отрицательной коннотации в номинациях с женскими референтами представляется несколько спорным. Одиночные примеры в этом отношении не показательны. Следует рассматривать большие массивы данных, причем рассматривать не изолированно, а в сопоставлении с мужскими номинациями. В материале исследованного нами словаря значительной асимметрии не обнаружено. Наряду с выражениями чертова перечница, синий чулок, кисейная барышня, старая дева, трепать юбки, базарная баба присутствуют также подруга/спутница жизни и ряд нейтральных выражений. Мужские именования также содержат как положительно, так и отрицательно коннотированные единицы: разбойник с большой дороги, пень березовый, Иван, родства не помнящий, олух царя небесного, шут гороховый, жеребячья порода (попы) — сильный пол, малый не промах мастер золотые руки.

Количество отрицательно коннотированных единиц выше и в мужской и в женской группе. Этот факт следует соотносить не с полом референта, а с общей закономерностью фразеологии: отрицательно коннотированных единиц в целом больше по всему фразеологическому полю. Во фразеологической оппозиции “положительное”/”отрицательное” маркирован последний член оппозиции, то есть наличие чего-либо положительного рассматривается как норма и потому упоминается значительно реже.

Кроме того, как уже говорилось, целый ряд единиц одинаково применим как к мужчинам, так и к женщинам: дубина стоеросовая, шишка на ровном месте, родная кровь.

К признакам андроцентричности можно отнести употребление отрицательно коннотированных единиц с женской внутренней формой для называния мужчин: базарная баба — и положительно коннотированных единиц с мужской внутренней формой: свой парень — по отношению к женщинам. Однако таких употреблений немного.

В группе 4) гендерная асимметрия проявляется в метафоризации типично мужской деятельности: бряцать оружием, держать порох сухим.

Добавим, что В. Н. Телия (1996) определяет ряд базовых метафор для концепта “женщина” в русской культуре:

мужественная женщина, так как “для русского обыденного сознания нехарактерно восприятие женщины как “слабого пола” и противопоставления ее “сильному полу” (с. 263);

скандальное существо: базарная баба;

андроцентричная “гастрономическая” метафора: сдобная, аппетитная женщина;

осуждение слишком вольного поведения женщины: ходить по рукам, вешаться на шею, трепать юбки. В. Н. Телия считает фразеологизм вешаться на шею исключительно женским. Иная точка зрения представлена в ФРС, где наличествует пример употребления по отношению к референту-мужчине.

малая ценность женского ума и женского творчества: женская литература, дамский роман;

Наряду с этим В. Н. Телия отмечает и положительные черты, относящиеся к “таким ипостасям женщины, как невеста, “Верная подруга и добродетельная мать” (с.268).

В целом же мы придерживаемся мнения, что рассматриваемый фразеологический словарь представляет весьма скудный материал, что связано с:

1) наличием в нем в основном номинации не лиц, а действий, свойственных всем людям и часто основанных на “телесной метафоре”;

2) преобладанием во фразеологии негативной оценочности, связанной не с гендерным фактором, а с особенностью человеческой концептуализации действительности, когда “хорошее” является нормой и не всегда фиксируется в языке, а “плохое” маркировано и отражается в языке чаще как признак отклонения от идеального “хорошего”. Поэтому, выражаясь в известной мере условно, можно сделать вывод, что противопоставляются не “плохие женщины” “хорошим мужчинам”, а “плохое” “хорошему” в рамках общечеловеческого (Ср. Телия, 1996; Арутюнова, 1987).

Материал словаря не показал значительной гендерной асимметрии. Сопоставив его со схемой описания Ю. Д. Апресяна, мы обнаружили, что физиологические реакции и состояния почти не представлены. Большая часть гендерно релевантных ФЕ репрезентирует оценки нравственных качеств и поведенческих норм, а также эмоциональную оценку, отчасти также деятельность. Примечательно, что ассоциативный эксперимент (см. ниже, а также Кирилина, 1999б) дал аналогичную картину.

Паремиология избрана в качестве предмета исследования не случайно — она находится на пересечении фразеологии и фольклора, что делает изучение пословиц и поговорок весьма значимым с позиции современного лингвокультурологического подхода. Паремиологический фонд русского языка — важный источник интерпретации, так как большинство пословиц — это “прескрипции-стереотипы народного самосознания, дающие достаточно широкий простор для выбора с целью самоидентификации” (Телия, 1996, с. 240). Паремиология показательна с точки зрения культурных стереотипов, зафиксированных в языке. Наличие разных возможностей для самоидентификации неоспоримо, однако анализ большого количества единиц позволяет все же сделать вывод о доминирующих тенденциях и оценках. Для выявления таких тенденций нами проведена сплошная выборка из Словаря живого великорусского языка В. Даля (репринтное издание 1978 г.). Словарь содержит около 30 тысяч пословиц и поговорок. Этот достаточно большой массив позволяет сделать обоснованные заключения.

Выбор словаря также не случаен, так как этот лексикографический труд — зеркало русских культурных стереотипов. При этом для целей работы не существенно, насколько частотной является та или иная пословица или поговорка, поскольку в центре внимания находится кумулятивная функция языка, благодаря которой возможно наблюдение исторически сложившихся ГС. Словарь В. Даля вышел в 1863 -1866 гг., а содержащийся в нем материал еще старше и отражает в основном крестьянский взгляд на мир. Крестьянство было, однако, наиболее многочисленной социальной группой России, что делает изучение словаря обоснованным. Поскольку В. Даль содержит хронологически удаленный срез языка, ниже будут очерчены также некоторые современные тенденции развития ГС.

Принципы отбора и классификации материала: 1) рассматривались единицы, имеющие гендерную специфику, то есть касающиеся социальных аспектов взаимодействия мужчин и женщин. Пословицы типа С сильным не борись, с богатым не судись не входят в область исследования, хотя можно рассматривать их как выражение андроцентричности в том смысле, что суждения общечеловеческого характера, где пол не имеет значения, все же фигурируют преимущественно мужчины; 2) в рамках рассматриваемого материала классификация затруднена семантической многогранностью пословиц и поговорок. Так, пословицу Красота приглядится, а щи не прихлебаются можно отнести по меньшей мере к двум подгруппам — “Внешность” и “Хозяйственность”. С проблемой неоднозначной классификации приходилось сталкиваться в большом количестве случаев. Поэтому конкретная семантическая область может быть очерчена достаточно четко лишь на высоком уровне обобщения: женское видение мира — мужское видение мира. В рамках каждой из этих областей просматриваются разные семантические группы, однако они не могут считаться определенными окончательно.

В качестве одной из возможных мы предлагаем следующую схему, рассматривая паремии также с позиции их внутренней формы. Из общего количества около 2 000 единиц можно назвать гендерно значимыми; большая их часть относится к женщинам: бабе, жене, девушке, невесте, свекрови, теще, матери и т.д. Вместе с тем значительная часть пословиц и поговорок словаря никак не отражает гендерных аспектов, относясь ко всем людям независимо от их пола, например Выше головы не прыгнешь. Таким образом, гендерный фактор не занимает лидирующего положения в общем массиве русских пословиц и поговорок. При анализе гендерно обусловленных единиц установлено:

Помимо этого, в общем массиве материала исследования ярко выражены два явления: андроцентричность, то есть отражение мужской перспективы и отражение женского мировидения.

По принадлежности к семантическим областям можно выделить следующие группы:

Супружество — 683 ед. (внутри этой группы можно выделить также ряд более мелких подгрупп: быт, хозяйственная деятельность, взаимозависимость мужа и жены, главенство мужа, насилие в семье, женитьба — ответственное дело, злые и добрые жены и т.д.)

Девушка, невеста — 285

Материнство — 117 (интроспективный взгляд и взгляд “извне”)

Качества женской личности — 297 (характер, ум, внешность, хозяйственность)

Социальные роли — 175 (мать, жена, невеста, теща, бабка (повитуха), сваха, вдова и т.д.)

Гендерно окрашенные, но не относящиеся непосредственно к взаимодействию полов ФЕ: Кто любит попа, кто попадью, а кто попову дочку — 52

“Экзистенциальные” противопоставления мужчин и женщин (то есть не связанные с социальными ролями, а относящиеся непосредственно к полу) — 10

Интроспективная женская картина мира — 242

Ряд более мелких групп (см. Кирилина, 1997б; Kirilina, 1998б).

Во всех группах, кроме последней и частично группы, относящейся к материнству, доминирует андроцентричный взгляд, то есть отражение мужской перспективы. Рассмотрим теперь названные группы.

Мужчина как адресант или адресат доминирует количественно: в пословицах и поговорках отражена преимущественно мужская картина мира и мужская власть в нем.

Величина мужского пространства-реальности значительно больше женского. Женщина выступает главным образом в качестве объекта.

выражается неполная принадлежность женщины к категории “человек” (18 единиц).

Можно отметить также предписывающий характер высказываний, обращенный к женщине.

Кроме того, имеет место оппозиция “мужское — женское” с коннотациями “правильное — неправильное”(левое).

В этой связи мужчине приписывается ответственность за поведение женщины в соответствии с моделью: муж совершает поступок n, жена совершает поступок N, где n и N — некоторые отрицательные действия, причем N интенсивнее n:

Однако названная модель имплицирует и правила поведения для мужчины, так как отрицательные действия жены совершаются под влиянием дурного примера, подаваемого мужем. Декларируется не только право мужа главенствовать, но и его ответственность.

В контексте количественно больших групп (“Супружество”) моральные предписания адресованы не только женщинам. Большое количество единиц подчеркивает ответственность мужа и важную роль жены в семье. Хотя женщина в нескольких пословицах предстает как не вполне человек, мы обнаружили аналогичные высказывания и в адрес мужчин: не женат — не человек; холостой — полчеловека. Моральные предписания адресованы также не одним только женщинам, но и мужчинам тоже. Обнаруживается некоторый, говоря условно, кодекс правил для мужчины, в котором жестко осуждается мужская безнравственность, сексуальная распущенность: У кого на уме молитва да пост, а у него бабий хвост. Мы считаем, кроме того, что пословицы этого типа могут быть весьма условно отнесены к андроцентричным, так как в них не определена мужская или женская перспектива. Такие пословицы не единичны и отражают, на наш взгляд, общечеловеческую перспективу без различия пола: На рать сена не косишься, на смерть детей не нарожаешься. Безусловно, отрицательный образ женщины присутствует в картине мира, рисуемой русской паремиологией. Но присутствуют в ней и женская, и общечеловеческая перспективы, что несколько уравновешивает андроцентричность. Супружество, семья рассматриваются не как изолированная часть общества, а в тесном взаимодействии с остальными членами рода. Отсюда — широкая представленность родителей мужа и жены, бабушек и дедушек, кума и кумы, свахи. В целом жизнь женщины представлена подробно и не ограничивается лишь деятельностью в домашнем хозяйстве (хотя эта область весьма представительна). Большое количество паремий тематизирует внедомашние сферы деятельности женщины — разумеется, в допустимых для того времени пределах: знахарство, акушерство, ворожба, о чем свидетельствует и второе значение слова “бабка” (повитуха, акушерка), а также образованный от него глагол “бабить” (оказывать родовспоможение).

Отражена не только зависимость жены от мужа, но и обратное: Мужик без бабы пуще малых деток сирота. Особенно это касается пожилых супругов: Рассыпался бы дедушка, кабы его не подпоясывала бабушка; Бабушка неможет, дед семь лет костей не гложет.

В целом старой женщине и вдове отведено важное место. Вдовство давало женщинам определенные преимущества, юридические права, если они имели детей. В языке это отразилось в виде сочетания матерая вдова, а также рядом слов и словосочетаний, построенных по принципу переноса: заматереть, матерый волк.

На фоне общей картины нам видится не слишком репрезентативной группа пословиц, где подчеркиваются своего рода экзистенциальные противопоставления полов, то есть противопоставление именно мужчин и женщин вне связи с их социальными функциями жен, мужей и.т.д. В этой группе доминирует андроцентризм.

Вместе с тем имеет место небольшая группа пословиц (17), отражающих семейное насилие (что отмечает также К. Тафель (Tafel, 1997). Иногда оно имеет форму взаимного рукоприкладства: Я ее палкой, а она меня скалкой, — что помимо печального факта домашнего насилия свидетельствует еще и о том, что женщина не рассматривается как слабое существо. Физическая слабость женщины практически не отражена в исследованных нами паремиях. Напротив, женщины проявляютсвою волю и решительность вопреки попыткам мужчин им этой воли не давать: С ухватом баба хоть на медведя.

Важную роль играет возраст женщины: значительно число ФЕ, представляющих молодую девушку, особенно в роли невесты. Здесь имеет место в некоторых случаях взгляд на женщину как на сексуальный объект. Эта группа паремий одна из самых многочисленных.

Исследователи фольклора также отмечают высокую частотность лексемы “девушка”: “...девушка — главный лирический персонаж, и ее наименования являются высокоупотребительными (например, в частотном словаре курских песен “девушка” занимает второе место” (Климас, 1997, с.3). Кроме того, автор показывает, что у лексемы “девушка” и ее вариантов (“девица” и т.д.) самые богатые изофункциональные связи: сопрягаемые существительные являются “положительно характеризующими эпитетами, как, впрочем, и у других слов с корневым элементом дев-” (Там же, с. 7). Сочетаемость этой лексемы с глаголами демонстрирует обрядовые и символические действия персонажа, характеризующие вольную жизнь до замужества. Н. И. Моргунова (1997) установила, что на первом месте среди наименований лиц, встречающихся в лирическом фольклоре, находится лексема “девушка”.

Таким образом, не отрицая наличия андроцентричности, следует все же заметить, что имеют место и противоположные тенденции.

Наиболее четкая нейтрализующая тенденция — это наличие в русской паремиологии явственно различимого “женского голоса” (около 15% нашей выборки), отражающего жизнь и взгляд женщины на мир, условия и возможности ее социализации. В женской картине мира выделяются следующие семантические области (в скобках указано количество единиц):

1. Замужество (91).

2. Родственные отношения (25).

3. Материнство, деторождение и воспитание (31).

4. Любовь и привязанность (35).

5. Типичная деятельность и самоощущение (26).

6. Проявление своей воли (18).

7. Область, названная нами псевдоженским голосом, или имитацией женской речи, которая по сути также отражает андроцентричность языка и стереотипное представление женщины как существа нерационального, нелепого, недальновидного и в общем неполноценного (16 единиц).

В группах 1-6 просматриваются соответствия общим представлениям о женской речи: отнесенность к эмоциональной сфере, частое употребление уменьшительных форм (Homberger, 1993; Земская, Китайгородская, Розанова, 1993). Доминируют фатальность и незащищенность. В количественном отношении подгруппа “Замужество” превосходит все остальные. Примечательно преобладание в синтаксисе входящих в эту подгруппу пословиц придаточных уступительных, выражающих готовность мириться с жизненными неурядицами во имя частичного благополучия:

Высока также частотность противопоставительных союзов, вносящих в пословицу семантику обманутого ожидания.

Общая картина замужества часто окрашена в минорные тона: оно воспринимается как необходимость и приобретение хотя бы минимальной защищенности, отсутствующей у женщин вне брака:

Доминирует образ несвободы, связанности:

Резко разграничены две фазы жизни женщины — девичество и замужество. Замужество воспринимается в большинстве случаев как неизбежная тягость, но и как необходимая метаморфоза:

Наличие единиц с семантикой метаморфозы и смерти позволяет говорить об отражении в русской паремиологии архетипа Коры (по Юнгу), согласно которому свадьба для невесты отождествляется со смертью и последующем воскрешением. Безусловно, на возникновение пословиц этой группы оказал влияние и коллективный опыт, согласно которому замужество — это разлука с близкими и тяжелый домашний труд. Вместе с тем на следы мифологического мышления и пересечение в коллективном сознании семантических полей “Свадьба” и “Смерть” указывает описанный Н. И. Костомаровым обряд: “Брачною комнатою избирался сенник, часто нетопленый. Необходимо было, чтобы на полке не было земли, чтоб, таким образом, брачная спальня не имела никакого подобия с могилой” (Костомаров, 1993: 215).

Положительно коннотированных пословиц значительно меньше. В них подчеркивается существенная для женщин сторона — защищенность:

В этой подгруппе отмечен также ряд пословиц, имеющих интенцию предупреждения или рекомендации:

В подгруппе “Любовь, привязанность” констатируется абсолютная необходимость наличия любимого человека (“милого”). Лишь в ряде случаев — С милым в любви жить хорошо — возможно предположение о том, что речь идет о замужестве. В пословицах этого типа доминируют готовность к самопожертвованию — Ради милого и себя не жаль; За милого и на себя поступлюсь — и крепость эмоциональных уз — Забудется милый, так вспомнится; Не мил и вольный свет, когда милого нет.

Замужество и эмоциональная привязанность не являются идентичными, что подтверждает результаты исследований в области гендерной истории (Человек в кругу семьи, 1996), на документальном материале показавших, что институт брака имел преимущественно экономический характер и мало соотносился со сферой человеческих эмоций и привязанностей.

Характерно присутствие в подгруппе, описывающей эмоции, большого количества безличных и неопределенно-личных конструкций — Забудется милый, так вспомнится, — отражающих некоторую самопроизвольность событий в русской ментальности (см. Вежбицкая, 1996).

В группе пословиц, относящихся к родственным отношениям, женщина выступает в нескольких социальных ролях: мать, сестра, дочь, золовка, свекровь, теща, бабка/бабушка, кума. В. Н. Телия предлагает считать родовым понятием концепт “женщина/баба”, а все остальные концепты, в том числе и семейный статус, — видовыми (В. Н. Телия, 1996, с.261). На наш взгляд, в картине мира, создаваемой русской паремиологией, присутствуют два неиерархичных по отношению друг к другу концепта — ”женщина/баба” и “мать”.

Концепт “женщина/баба”, в большом количестве случаев коннотирован отрицательно и близок к семантическому полю “зло, опасность”.

В особенности это относится к словам баба/жена.

Так, жена чаще злая, чем добрая (соответственно 61 и 31 единица):

8 единиц допускают возможность существования добрых и злых жен:

Андроцентричное “Я” языка наделяет женщину рядом прототипических черт, создающих негативный стереотип:

О деле, требующем рассудка, говорят Это тебе не веретеном трясти, (имплицируется понятие “женская работа ума не требует”).

Пословиц, констатирующих недостаточность женского ума, обнаружено нами 35; положительную оценку дают 19 пословиц. Вздорность и взбалмошность как следствие нелогичности, то есть умственной недостаточности, констатируют 66 единиц. Поэтому, несмотря на наличие высказываний, высоко оценивающих женский ум (Кум говорит наобум, а кума — бери на ум; Женский ум лучше всяких дум), прототипической чертой является все же ограниченность женского интеллекта. Эта черта показана В. Н. Телия на материале фразеологических сочетаний русского языка (Телия, 1996, с. 267). В русской паремиологии это не просто констатация факта, но часто и прескрипция: женский ум, даже если он есть, — явление нетипичное, и, видимо, нежелательное:

С бабой не сговоришь (не убедишь).

Где две бабы, там судел (схватка), где три — там содом.

В этой связи процессу женского говорения приписывается малая ценность. Примечательно, что сочетание слов баба/женщина и говорить практически не встречается. Женщины брешут, метут языком, бредят, талдычат, врут, сплетничают:

5. Женщины и женская деятельность противопоставлены мужчинам и мужской деятельности как правильное и неправильное. Оппозиция “правое — левое” как “правильное и неправильное”, “норма и отклонение”, свойственная многим культурам, явственно прослеживается и в русской паремиологии. Основная сема здесь — нелепость, неправильность женского поведения:

Примечательно, что пословицы этой группы в большинстве случаев выражают вполне логичное намерение в первой части и неудачный результат во второй:

Присутствует также модель: мужчина/муж совершает действие А, баба/жена совершает действие Б, где А — важное или тяжелое дело, Б — действие или реакция, не соответствующая или прямо противоположная А:

В ряде случаев, однако, муж и жена меняются местами:

Иногда называние женщины и мужчины заменяется переносом их качеств на предметы их деятельности или характерологические признаки внешности:

Топор как принадлежность мужского труда и прялка как атрибут женской работы олицетворяют мужчин и их уживчивость и женщин с их вздорностью.

Негативное отношение к женщине переносится и на предметы и инструменты женского труда: Знай, баба, свое кривое веретено!

Заметим, что веретено не имеет кривизны, и слово кривое выражает не свойство предмета, а отношение к нему и к тому, кто им пользуется.

6. Внешность не существенна, но важна хозяйственность. Работе и хозяйственности как необходимым женским качествам посвящены 184 единицы:

Непосредственно внешности посвящены 53 единицы, 11 из них подчеркивают вторичность красоты и первичность хозяйственных или нравственных качеств:

Остальные единицы, относящиеся к этой группе, не столько предписывают женщине быть красивой, сколько констатируют факт (Хороша, как писаная миска); они могут относиться и к мужчинам: Он красным девушкам во сне снится

или иметь иронический смысл: Не к роже румяна, не к рукам пироги.

Перейдем теперь к анализу концепта “мать”. Мать — символ положительного, она защищает, оберегает. Отношение к ней принципиально иное. Пословицы, содержащие слово “мать”, “матушка” делятся на интроспективные и отражающие позицию коллективного языкового “Я”. Интроспективная подгруппа, где высказывания производятся с позиции самой женщины, говорит о тяжести, трудности материнства, заботе и ответственности, связанных с материнством и воспитанием:

Примечательно, что в интроспективной подгруппе четко просматриваются и социальные ограничения на факт деторождения: значительное количество пословиц рассматривает рождение ребенка как раскрытие тайны, неотвратимый выход на свет “греха”:

Материнство таким образом связано не только с социальным престижем, но и с девиантным поведением и фатальными для женщины, нарушившей социальные нормы, последствиями.

Материнство с точки зрения коллективного (и андроцентричного) “Я” рассматривается по-иному. Мать выступает как источник комфорта, заботы. Она противопоставляется мачехе и иногда даже кормилице:

Концепт матери связан с понятиями эмоционального тепла, внимания, заботы. Коллективное “Я” находится внутри материнской заботы:

Базой сравнения являются семы тепла и света. На наш взгляд, концепту “мать” также присуща объектность, но мать как объект коннотирована главным образом положительно.

Нет, однако, противопоставления мать — мужчина, единичны противопоставления мать — отец. Значительно чаще сочетание мать — отец, “сохраняя синтаксическую самостоятельность, выражает одно сложное представление” (Аникин, 1996, с. 299). А. А. Потебня видел в этом явлении прием обобщения: хотя такие слова-пары “не выходят за объем, определенный их сложением, но тем не менее они обобщают входящие в них частные..., рассматривая их как одно и располагая приписывать этим частным как совокупности лишь общие признаки” (Потебня, 1968, с. 415). Нет также ни одной пословицы, где у матери обнаруживаются стереотипные женские черты: сварливость, отсутствие интеллекта, болтливость, “неправильность” в целом (принадлежность к “левому”, то есть отклоняющемуся от нормы).

К. Г. Юнг обращает внимание на то, что образ матери неизбежно проявляется в фольклоре: “С этим архетипом ассоциируются такие качества, как материнская забота и сочувствие; магическая власть женщины; мудрость и духовное возвышение, превосходящее пределы разума: любой полезный инстинкт или порыв; все, что отличается добротой, заботливостью или поддержкой и способствует росту и плодородию” (Юнг, 1996, с. 218). По Юнгу, архетип матери не является единственным женским архетипом. Архетипы анима и анимус определяют два противоположных начала, отождествляемые с мужским и женским. Оба эти начала присутствуют в мифологическом мышлении и в психике отдельного человека. В зависимости от пола происходит попытка бессознательного вытеснения анимы или анимуса. В андроцентричной части корпуса пословиц и поговорок сверхположительно коннотировано понятие “Мать” и скорее отрицательно — понятие “женщина/жена/баба. Первое восходит к архетипу матери — “для мужчины мать с самого начала имеет явный символический смысл, чем, вероятно, и объясняется проявляющаяся у него сильная тенденция идеализировать ее. Идеализация — это скрытый антропаизм; человек идеализирует тогда, когда испытывает тайный страх быть изгнанным.”(Там же, с. 244). Второе (женщина/жена/баба) отражает архетип анимы.

Последняя из обнаруженных нами семантических групп пословиц относится к проявлению женщинами своей воли. Социально воспроизводимая зависимость и незащищенность женщины, исключение ее из всего многообразия социальных отношений предполагает в первую очередь лишение женщины воли и свободы.

Жене волю дать — добра не видать. — Пословицы этого типа весьма многочисленны. Из них явствует, что женское пространство ограничено в прямом и переносном смысле. Не давать женщине воли — это лишить ее возможности принимать решения, а также — ограничить ее в пространстве. Семантика русского слова “воля” включает как понятие личной свободы, так и понятие неограниченности пространства: привольная степь, вольный ветер, то есть ветер, свободно перемещающийся в пространстве.

Замкнутость женского пространства подчеркнута:

Тем не менее целый ряд пословиц фиксирует наличие воли, самостоятельности женщин и своего взгляда на мир:

Особенно интересны пословицы и поговорки, а также встречающиеся в них словосочетания типа

Они включают в свой состав лексемы, которые в народных, фольклорных текстах чаще всего сочетаются с положительно коннотированными существительными, обозначающими мужчин (ср.: удалой молодец; сложить буйну голову (на поле брани)) и имплицирующими волю, активность, а не пассивность.

Обобщая рассмотрение материала, можно заключить следующее:

1. Андроцентричность в русской паремиологии имеет место. Наиболее четко она выражена пословицах и поговорках, отражающих мужской взгляд на мир и в главенства мужчины. Однако образ женщины на аксиологической шкале коннотирован отрицательно далеко не всегда. Можно говорить скорее о тенденции, чем об однозначно негативном отношении. Отрицательные стереотипы-прескрипции в русской паремиологии предлагаются для концепта “жена/баба”, а не для концепта “мать”. Четкое неприятие имеет место лишь в отношении процесса женского говорения. Он коннотирован практически только отрицательно.

2. Наличие “женского голоса” и женского мировидения в картине мира, создаваемой русской паремиологией, неоспоримо. На наш взгляд, картина мира, отражаемая женским языковым “Я” передает не природные, имманентные женщине области действительности, а показывает, в каких сферах общественной жизни и социальных институтах участие женщины допускалось и в какой степени. “Женский голос”, в котором преобладают печаль, выбор из двух зол меньшего, страдание, но и эмоциональность, гуманность, лишь подчеркивает неудобство для женщин этой вынужденной замкнутости в узкой сфере социальных рестрикций. Вместе с тем имеет место решительность, проявление своей воли.

3. Установленные факты позволяют заключить, что тезис феминистской лингвистики об андроцентричности любого языка, функционирующего в патриархатном или постпатриархатном обществе, на материале русского языка в части его паремиологии подтверждается. Однако “Женский голос” в ней наряду с общечеловеческой перспективой также не является маргинальным и свидетельствует об определенной самостоятельности женщин даже в столь давний период. Этот факт находит подтверждение и на историческом материале (Пушкарева, 1989; Человек в кругу семьи, 1996; Михневича, 1990/1895). Так, Михневич показывает, что даже в период теремной культуры “крестьянка и вообще женщина низшего общественного слоя на Руси никогда не была теремной затворницей и жила в совершенно иных бытовых условиях, чем те, полумонастырские и полугаремные, в какие была поставлена московская боярыня или холеная купчиха богатой “гостинной сотни”(С.6). Рассматривая активность женщин в XVIII веке, Михневич отмечает их деятельность в качестве хозяйки и помещицы, писательницы и ученой, артистки, благотворительницы и религиозной отшельницы. Его выводы на лингвистическом материале подтверждает исследование Демичевой (1996).

Следуя нашей методике, сопоставим теперь ГС в русской фразеологии с тем, как они представлены во фразеологии немецкого языка, на примере анализа образа женщины.

Источником для него послужили следующие словари:

H. Beyer, A.Beyer,Sprichworterlexikon (1987); W.Friederich, Moderne Deutsche Idiomatik (1976); Фразеологический словарь современного немецкого языка (1975).

Методом сплошной выборки, проведенной под нашим руководством А. Миллер, было отобрано 378 фразеологических единиц всех типов (по классификации И. И. Чернышевой). Критерием отбора стал формально-семантический признак, то есть мы относим к своему материалу ФЕ, где эксплицитно или имплицитно присутствует гендерная семантика:

Иными словами, отбирались ФЕ, содержащие непосредственную номинацию пола, либо его метафорическое переосмысление. Это относится прежде всего к лицам женского пола, так как мужские номинации представлены гораздо шире и для их анализа надо исследовать практически весь пословично-поговорочный материал.

Наиболее частотными в исследованном материале оказались номинации:

Однако частотность их различна. Наибольшую встречаемость показали лексемы:

При разделении исследуемого материала, как и в русском языке, однозначное проведение границ между семантическими областями не представляется возможным. Так, ряд ФЕ может быть отнесен и к области женского интеллекта, и к сфере семейной жизни. Несмотря на это, представляется возможным выявить, какие семантические области представлены в материале наиболее явственно и какую картину мира они отражают. Возможно также проследить наличие положительной, отрицательной или нейтральной оценки и описать ее количественные характеристики, выявив доминанту.

Все это позволяет выяснить, как, в каких фрагментах картины мира, фиксируемой языком, происходит “означивание” второго пола и какое место на аксиологической шкале оно занимает.

Анализ показал, что немецкий фразеологический материал представлен следующими семантическими:

1) супружество/брак; 2) молодая девушка; 3) внешность женщины; 4) материнство; 5)женщина как сексуальный объект; 6) качества женского характера; 7) номинации женщин как представительниц своего пола; 7) ряд более мелких и слабо представленных подгрупп, относящихся к старости, вдовству, любви, религии.

Рассмотрим подробнее каждую из обнаруженных группы (в скобках указано количество ФЕ):

1. Супружество (92)

В этой семантической области выделяются следующие сферы:

1) девушка в роли невесты (27);

2) тяготы брака для мужчины (18);

3) практические рекомендации (для мужчин) (16);

4) заключение брака (9);

5) значимость женщины для удачного брака (9)

6) главенство мужа (5)

7) бесспорное единство мужа и жены (4)

8) названия супруги (3)

2. Молодая девушка (44)

Это вторая по количеству ФЕ группа. Важно отметить, что подсчет единиц проводился в этой группе по формальному признаку — наличию в составе ФЕ слова Ma dchen. При этом в большом количестве случаев девушка выступает в роли невесты — основной своей роли, как показывает языковой материал. Таких ФЕ обнаружено 27. Хотя они включены нами в группу “Супружество”, правомерно учитывать их и при анализе группы “Молодая девушка”, которая, таким образом расширяется до 66 единиц.

Затем следуют две примерно одинаковые количественно группы — 1)“Внешность” и 2) “Материнство”(40 ФЕ), сюда же мы относим и 9 ФЕ, где лексема Mutter употребляется метафорически. К этой же группе мы отнесли ФЕ со словом Stiefmutter, так как семантика подобных пословиц имплицитно содержит сравнение с материнской заботой, и мачеха в них интерпретируется как “не-мать”, что является ее главным признаком, вытекающим из сравнения с концептом “мать”. Это позволяет утверждать, что при означивании этого фрагмента картины мира язык “отталкивался” от образа матери. Особую подгруппу составляют ФЕ, значение которых основано на семантическом переносе:

3. Внешность женщины (40)

4. Материнство (40)

5. Женщина как сексуальный объект (30)

Эта группа весьма представительна (30 единиц). К указанному числу может быть присоединен ряд ФЕ из других подгрупп (“Девушка”, “невеста”). Поэтому распространенность этого фрагмента картины мира, создаваемой немецкой фразеологией, можно считать еще более высокой:

В этой группе очень четко присутствует адроцентричный взгляд: все оценки производятся с мужской точки зрения. Положительно оценивается привлекательная внешность с позиции ее значимости для мужчины, а также с прагматической точки зрения:

Eine schone Wirtin macht einen teuren Gasthof.

Отсутствие привлекательности считается значимым признаком и отмечается вербализацией этого признака:

6. Отрицательные характеристики женщины (47)

Особенно выделяются:

1)сварливость, злость (14);

2) фальшь, неискренность, хитрость (12)

3)опасность (7);

4) болтливость (6);

5) непостоянство (4).

Еще одной чертой немецкого фразеологического материала является явное преобладание отрицательной оценки в общей массе ФЕ (этот факт обнаружен также Т. Л. Сизых и Л. П. Борисовой (1999). Нами выделена группа ФЕ, отрицательно оценивающих женщин и женскую деятельность (47 единиц). Однако этим количеством отрицательная оценка не исчерпывается. Сюда же может быть присоединена подгруппа “Тяготы брака для мужчин” из семантической области “Брак” (которая в ней является второй по частотности после подгруппы “Невеста”: соответственно 27 и 18 единиц), а также ряд других ФЕ из разных подгрупп.

Наиболее четко поддается определению, какие черты женщин характеризуются отрицательно. К их числу относятся (по убыванию частотности):

1) сварливость, дурной нрав, злость:

2) хитрость, фальшь, неискренность:

3) недостаточность, неполноценность женского интеллекта:

Часто происходит инфантилизация женского ума, когда лексическое окружение слова Frau соотносится с подобными концептами:

Во многих случаях в одной ФЕ соединяются разные отрицательные оценки, например, глупость и вздорный характер:

4) опасность, исходящая от женщины:

Как и в русском материале, имеют место сопоставления с чертом:

Опасность связывается с непредсказуемостью, нелогичностью;

5) болтливость. Отрицательное отношение к женскому говорению:

7. Примыкает к предыдущей группе ряд ФЕ, характеризующих женский интеллект (15), где большинство ФЕ коннотированы отрицательно.

8. Нейтральные и положительные характеристики женщин (21).

Эта группа ФЕ занимает существенно меньшее место в общей массе исследуемых единиц. Кроме того, нам представляется существенным разграничивать употребление в ФЕ существительных Frau, Weib в связи с предшествующим им определенным и неопределенным (нулевым) артиклем. Рассмотрим ряд примеров:

(4)Einer reinlichen Frau fehlt es nie an Wasser

В примерах (1) — (3) употреблен определенный артикль, в примере (4) — неопределенный, что влияет на смысл всего высказывания. Согласно когнитивному взгляду на грамматику (Лангакер, 1992), любое грамматическое явление символично и отражает некоторые особенности человеческой когниции, связывая одни структуры знаний с другими. Учитывая эту особенность, Х. Вайнрих предложил разграничивать анафорический (определенный) и катафорический (неопределенный) артикли, употребление которых во многих случаях зависит от наличия или отсутствия у слушающего предварительной информации об обсуждаемом объекте. Различая три типа предварительной информации — 1) контекстуальную, 2) ситуативную и 3) знания о языке и мире, — Вайнрих особо выделяет третий тип: “Если ни контекст, ни ситуация не детерминируют имя, говорящий все же может употребить анафорический артикль и подчеркнуть тем самым еще один вид предварительной информации. Слушающий отсылается в этом случае к знанию о языке, имеющему место в любой языковой игре, или к общему знанию о мире. — Перевод наш. — А. К.” (Weinrich, 1993, S.415).

Особенно часто, на взгляд цитируемого автора, такие ситуации возникают при употреблении имен существительных в качестве родовых понятий: “Такие понятия должны употребляться независимо от контекста, так как они имеют определенное, понятное всем носителям языка “стандартизированное” значение, не зависящее от контекста. На это значение указывает анафорический артикль. Тем самым производится апелляция к фоновым знаниям” (Там же, с.417).

Это правило применимо к пословицам и поговоркам, представляющим собой “текст в тексте” (там же, с.430) и потому не требующими предварительной контекстуальной или ситуативно обусловленной информации, а соотносящимися со знаниями о мире.

Таким образом, примеры (1) — (3) вследствие употребления анафорического артикля реферируют к общим знаниям о мире, включая всех лиц женского пола, то есть имеют обобщающее значение.

В примере (4) употреблен катафорический артикль, выполняющий иную функцию, “привлекая внимание слушающего к отклонению или особенности уже знакомого понятия” (Там же, с.426). Поэтому генерализующее значение катафорического артикля в этом случае ослаблено по сравнению с анафорическим.

Катафорический артикль в нашем материале чаще употребляется в ФЕ, содержащих положительно коннотированную информацию:

Напротив, ФЕ, содержащие отрицательную оценку, чаще обнаруживают анафорическое употребление артикля, то есть более высокую степень генерализации. Обнаруженная нами закономерность носит вероятностный характер, тем не менее, она просматривается весьма четко и, безусловно, значима для выяснения места женщин в картине мира, создаваемой немецкой фразеологией.

И это позволяет заключить, что в случаях фиксации отрицательного обобщение выше, то есть отрицательные качества приписываются женщинам как имманентные, а положительные, скорее, как вероятностные.

9. Любовь и ухаживания (9).

Любви и ухаживаниям, независимо от намерения заключить брак, посвящена небольшая группа ФЕ, где также преобладает андроцентричный взгляд на отношения между представителями двух полов (см. также Вильмс, 1997):

Отсутствует отрицательная оценка женщин, выраженная эксплицитно, однако общая идея ФЕ этой подгруппы состоит в том, чтобы отразить “слепоту” любящего мужчины, не способного заметить недостатки любимой. Женский взгляд на любовь и привязанность нами не обнаружен.

10. Старая женщина (6)

11. Религиозная сфера, где доминирует лексема Nonne (монахиня) (6).

12. Вдова (2)

13. Непорочность (6).

Эта небольшая подгруппа отражает моральную оценку коитуса, который для женщины является “падением” — zu Fall kommen. В основном в этой подгруппе доминирует понятие Unschuld: Unschuld verlieren/ bewahren/ nehmen.

Подгруппы 11-13 находятся на периферии семантического поля женщина. При этом иллокуция сострадательности, обнаруженная нами в гораздо более многочисленной группе русских ФЕ, включающих номинации вдова и старая женщина, в немецком материале отмечается лишь в одном случае:

Более свойствен для немецких ФЕ прагматический подход:

Лексема Nonne (монашка) в русских ФЕ практически не встречается. ФЕ немецкого языка позволяют выделить этот фрагмент исследуемого лексико-семантического поля. Его особенностью является ироническая коннотация, присущая всем единицам этого фрагмента:

Фрагмент поля, относящийся к понятию altes Weib (старуха), часто обнаруживает присутствие лексемы Teufel (черт):

14. Номинации “слабого пола” как такового (5).

Эта небольшая подгруппа ФЕ выражает понятие женственности как таковой, включая ФЕ типа die holde Weiblichkeit. В ней присутствуют атрибуты, соотносящиеся с лексико-семантическим полем “Слабость”: schwach, hold, zart:

15. Адам и Ева (2).

В немецком материале представлена также немалое количество пословиц, представляющих собой “цитации” (по В. Н. Телии):

Все они носят иронический характер. Женщины в них выступают как несерьезные, умственно недостаточные существа. Как и в русском материале, эти ФЕ можно отнести к андроцентричным феноменам языка.

Необходимо отметить, что мы предлагаем один из возможных вариантов разграничения ФЕ. Во многих случаях однозначное отнесение фразеологизма к той или иной группе затруднено “пересечением” в нем разных семантических признаков.

Прежде всего обращает на себя внимание несколько большее, по сравнению с русским материалом, количество номинаций: ein blondes Gift, eine fesche Katze, ein flotter Dampfer. Таким образом обнаруживается большая значимость классификации, упорядочения. При этом подавляющее большинство номинаций производятся с мужской точки зрения, то есть “второй пол” выступает в роли объекта. Хотя лишь немногие выражения представляют собой выраженную негативную оценку, подавляющее большинство несет иронически-сниженную оценку. Особенно это касается семантической области “молодая девушка”, что создает стереотип внешне привлекательного, легкомысленого и не очень умного существа. В ряде случаев подчеркивается ненадежность, вероломность: eine typische Eva.

Заслуживает внимания выражение guter Kerl, употребляемое по отношению к девушке отзывчивой, готовой помочь и даже пострадать за других. Анализируемая семантическая область характеризуется также тем, что женский образ ни разу не выступает в ней в роли субъекта, агенса. Наряду с простыми номинациями, носящими, как уже указывалось, андроцентрический характер, присутствует ряд глагольных фразеологизмов, где девушка также является объектом действия:

sich einen Zahn angreifen, sich einen Goldfisch angeln, jemandem einen Zahn abschrauben.

Как и в русском материале материнство коннотировано только положительно:

Вместе с тем, встречаются ФЕ, соотносящие сферу материнства и сферу сексуальности:

В целом материнству посвящены 40 единиц (в русском материале — более 100). Образ матери определяется с точки зрения ее необходимости для мужа и детей. В русских ФЕ этот момент также присутствует, но не является единственным. Его дополняют интроспективные пословицы, отражающие точку зрения самой женщины. Кроме того, в русском материале более ярко выражена эмоциональность.

Подгруппа, посвященная описанию женской внешности, обнаруживает значительные расхождения с аналогичной русской подгруппой. Немецкий язык относит привлекательную внешность к числу значимых ценностей. Отношение к внешности весьма прагматично:

Красота также связывается с опасностью и соотносится с военной сферой:

Из русского материала явствует, что значима не столько внешность, сколько иные качества, которым отводится более существенна роль:

Для мужчины красота в некоторой степени даже является отрицательным качеством:

Следует, однако, отметить, что нами обнаружена и некоторая динамика концепта “Внешность”. Так, Русский ассоциативный словарь (1994 -1996) дает информацию о том, что встречаемость слов “женщина” и “красивая” довольно высока, как высока и встречаемость слов “женщина” и “умная”. Этот факт подтвердился и в нашем ассоциативном эксперименте (Кирилина, 1999б).

Подгруппа Женщина как объект сексуального удовольствия занимает существенное место среди немецких ФЕ. При этом постулируется, моральная ответственность женщин, как показывает подгруппа, связанная с целомудренностью: jemandem die Unschuld nehmen, zu Fall kommen.

Здесь четко просматривается гендерная асимметрия: все высказывания такого рода обращены к женщине и являются, на наш взгляд, подтверждением идеи М. Фуко: “Дисциплина — это принцип контроля над производством дискурса. Она устанавливает для него границы, благодаря игре идентичности, формой которой является постоянная реактуализация правил”(Фуко, 1996, с.69).

Вместе с тем, следует учитывать, что в исследуемом нами словаре В. Даля изъяты ФЕ, содержащие ненормативную лексику Этот вопрос мы подробно разбираем в работе Кирилина, 1998д, где показываем, что в обсценных фразеологизмах не обязательно должно быть отражено мужское доминирование.

Подгруппа “Женщина как объект сексуального удовольствия” представлена в немецком материале шире, чем в русском:

Подгруппа Супружество

Это одна из наиболее представительных областей в немецкой выборке. Большинство обнаруженных здесь ФЕ стилистически нейтральны и являются как бы руководством к действию (Ср. Николаева, 1994). Важное место в этом фрагменте картины мира, создаваемой немецким языком, занимает выбор невесты. Признается, что жизнь мужчины во многом определяется тем, какая у него будет жена. Однако и здесь четко прослеживается андроцентричность. Невеста выступает в роли объекта. Существенную часть этой группы составляют глагольные сочетания, в большинстве которых женщина снова выступает в роли объекта действия:

Наряду с этим, женщина может являться и субъектом действия:

(dem Mann) eine Gardinenpredigt halten; jemandem die Hand fu rs Leben reichen.

Однако рекомендации в браке, описания тягот семейной жизни обращены лишь к мужчинам. В русском же материале имеют место ФЕ типа Замуж иди — в оба гляди, обращенные к адресату-женщине. Такие ФЕ в немецком материале нами не обнаружены.

Подгруппа Умственные способности женщин

Немецкая феминистская литература подробно освещает сложившиеся в обществе представления о женском интеллекте и, соответственно, о женской деятельности:

“Так как женщины в нашем обществе имеют более низкий статус, чем мужчины, их деятельность также получает более низкую оценку, чем деятельность мужчин. При одинаковых занятиях считается, что действие, выполненное мужчиной, более значимо, чем действие, выполненное женщиной”

(Tromel-Plotz, 1984, S. 56 — перевод наш — А. К.).

Наш немецкий фразеологический материал подтверждает этот вывод: более 2/3 ФЕ, посвященных женскому интеллекту, отражают андроцентричное представление об ограниченности и недостаточности женского интеллекта:

Обращает на себя внимание метафоричность многих анализируемых ФЕ. Метафора базируется на сравнении с животным миром, с теми животными, которых принято считать глупыми и неразумными. В ряде случаев, однако, интеллект и разумность женщин признаются, но с точки зрения из полезности для мужчин:

Обобщая, можно сделать вывод, что положительная оценка женщины встречается в семантических областях, где женщины представляют ценность для мужской жизни, особенно это касается сферы повседневного семейного быта, где жена обеспечивает повседневное комфортное состояние мужа. Именно там меньше всего негативных или дискриминирующих оценок. Но там же четко прослеживается тенденция, названная Л. Пуш “инструментализацией” женщин (Pusch, 1990, S.24). Отношение к женщине сопоставимо с отношением к предмету потребления: она оценивается положительно в случаях, когда ее необходимость очевидна (мать, хорошая хозяйка). В иных случаях она выступает как нерелевантный фактор и немедленно характеризуется как низшее существо, умственно недостаточное, физически неполноценное, своенравное и коварное.

Стереотипы мужества как проявления “настоящего” человека вступают в противоречие с качествами, приписываемыми женщинам. Поскольку вполне человеком является мужчина, то приписывание женщине мужских качеств повышает ее значимость (guter Kerl), а употребление лексем, синтагматически сочетающихся обычно с референтом-женщиной, снижает статус мужчины:

Эта семантическая область невелика (8 единиц) и относится лишь в сфере домашней работы:

Это вторая по многочисленности семантическая группа, включающая 64 ФЕ, что само по себе заслуживает внимания, особенно в сопоставлении как с семантической областью “женский труд”, насчитывающей всего 8 единиц, так и с русским фразеологическим материалом, где подобная семантическая область также имеет место, но представлена в процентном отношении не столь широко, что особенно важно с учетом значительной количиственной разницы русского и немецкого материала.

В этой семантической области выделяются две группы языковых единиц: 1) номинации женщин и женского характера, состоящие из фразеологических сочетаний, 2) насмешливо-ироническая группа пословиц.

К прототипическим чертам женщины относятся:

— неискренность (eine falsche Katze),

— хитрость, коварство (sie ist listig wie eine Schlange),

— неверность (schone Weiber, vergoldete Horner),

— вздорность (dreier Weiber Gezank macht einen Jahrmarkt),

— болтливость (die fische Sind stumm, aber die Fischweiber nicht),

— умственная недостаточность.

Примечательно также, что независимо от того, какая именно негативная черта отражается в соответствующем фразеологизме, имплицитно, а в ряде случаев и эксплицитно присутствуют и иные негативные черты:

Фразеологизмы этой группы, в силу своей принадлежности к паремиологии, как известно, дающей “усредненную”, стереотипную, картину мира, представляют собой тотальное обобщение, закрепляя в народном сознании образ “усредненной” женщины как существа, наделенного главным образом отрицательными качествами. Индивидуальные особенности стираются. Отрицательные же черты закрепляются в народных “стереотипах-прескрипциях” (по В. Н. Телии), переходя в модус ожидания, негативные характеристики женщин подаются, таким образом, как имманентные всем представительницам “второго пола”, ориентируя носителей языка на то, чего следует ожидать от женщины.

Особенностью этой группы является отсутствие гомогенности. Выделяются следующие подгруппы:

— номинативные конструкции разного вида:

— единицы с положительным значением, отражающие стандартные представления о женственности и мужественности и содержащие поэтическую метафору, основанную на когнитивном отождествлении категорий пол (sexus) и грамматический род (genus):

(В связи с эти уместно указать (Ольшанский, 1997), что в немецком языке названия сильных эмоций относятся к мужскому роду. Вообще представляется, что соотношение пол/грамматический род в немецком языке имеет более сильную психологическую мотивированность, чем в русском (см. также Топорова, 1996, с.89);

— высказывания, высоко оценивающие хозяйственную деятельность женщин:

— выражения, где оценка отсутствует:

Особенностью этой группы является тот факт, что она включает не общественно или жизненно важные качества женщин, а лишь маргинальные.

Таким образом, по качеству оценки (положительная, отрицательная, нейтральность) материал исследования разделяется следующим образом:

— молодая девушка,

— красивая внешность и привлекательность,

— “полезность” и незаменимость женщины как супруги и хозяйки,

— материнство.

— женский характер,

— женский интеллект,

— красота как опасность для мужчин.

— некоторые сферы отношений между женщинами и мужчинами;

— женщины в сферах жизни, не являющихся центральными, и в тех, которые не имеют отношения к мужчинам.

Бросается в глаза факт, что первые две группы (в которых оценка присутствует) являются гораздо более много численными. При этом самой большой количественно является группа отражающая негативные характеристики женщин.

Этот факт подтверждает сформулированное В. Н. Телией для лингвокультурологического анализа правило: “Эмотивность, или эмотивная коннотация, — это не только реакции на образ, лежащий в основе значения, который сам по себе также вызывает психологическое напряжение, но еще и результат интерпретации образного основания в категориальном пространстве установок культуры и ее “идеалов”: гармония с этими установками выражается в спектре положительных чувств-отношений в диапазоне одобрения, а дисгармония — в диапазоне неодобрения (презрения, осуждения, пренебрежения, уничижения и т.п.)... в этих чувствах-отношениях всегда присутствует эмпатия субъекта некоторой ментальности, осознающего, каким подобает или не подобает быть объекту отношения с точки зрения “образцов” бытия”(Телия, 1996, с.232).

Учитывая, что гендерные отношения в целом в немецкой фразеологии (включая паремиологию) представлены слабее, чем в русской, значимо преобладание в них негативной оценки женщины. В этой связи можно считать справедливым упрек в “замалчивании” (Unsichtbarmachung) жизни и деятельности женщин, их “инакость”. Таким образом, как считает О. Н. Колосова (1996), возникает категория отчуждения.

Отличительным признаком этой подгруппы является стилистическая маркированность, часто полярность — отнесенность к высокому стилю или, наоборот, сниженность высказываний:

das scho ne/schwache/zarte Geschlecht

Семантическое ядро этой подгруппы составляют два признака — слабость и нежность.

Примечательно, что акцентированы именно они, тогда как анализ других семантических областей показал, что эти признаки не являются в них значимыми и не лексикализуются.

Последняя группа ФЕ объединяет разнообразные ФЕ, где номинации женщин употребляются метафорически:

При этом сохраняется позитивность образа матери, вызывающего ассоциации с заботой, вниманием, преданностью, так как метафорический перенос основан именно на этих признаках.

Завершая рассмотрение материала немецкого языка, проведем некоторые обобщения:

1. Женщины присутствуют лишь в некоторых фрагментах картины мира, создаваемой немецкими ФЕ. Число таких ФЕ очень мало.

2. Доминирует андроцентричный взгляд на гендерные отношения. Налицо выраженная гендерная асимметрия: женщины представляются с точки зрения их отношения к жизни мужчин. Оценка женщин и женской деятельности производится с позиции их полезности и необходимости для мужчин. Положительно оцениваются материнство, хозяйственность, привлекательность, юность.

3. Женщины фигурируют как объект потребления. Их агентивность крайне незначительна. Присутствует инструментализация образа женщины.

4. Создавая усредненный образ женщины, немецкая фразеология в качестве прототипических подчеркивает ее отрицательные черты. Типично женские качества оцениваются главным образом отрицательно. Применение к женщинам номинаций, считающихся мужскими, оценивается положительно и наоборот. Известный пример Mannweib (мужеподобная женщина), на наш взгляд, не противоречит этой идее, так как сложное существительное Mannweib не является мужским обозначением женщины в чистом виде. В семантических областях, где доминируют типично женские качества, вероятность негативной оценки выше. Такая тенденция присутствует и в русском языке. Номинация “баба” по отношению к референту-мужчине коннотирована отрицательно. Женщина — хороший товарищ может быть названа “свой парень”.

Сравнение гендерно релевантных образов дает основания ставить вопрос о некоторых различиях в картине мира немецкого и русского языкового сообщества:”несовпадение в интерпретации определенных фрагментов действительности фиксируется в языке различных языковых сообществ. При этом некоторые из этих концептуальных различий могут оказаться культурно значимыми”(Добровольский, 1997, с.41). Контрастивный анализ, по Добровольскому, и является одним из способов установления культурно значимых различий.

По многим параметрам отражение ГС в обоих языках обнаруживает общие черты.

1. Первым по степени важности следует расположить андроцентричность (ориентированность языка на дефиниции и оценки, производимые с точки зрения мужчин). И немецкая, и русская фразеология представляют несвободный образ женщины, где ее ипостаси жестко разграничены по семантическим областям в зависимости от отношения к мужчинам: девушка, невеста, жена, мать, домохозяйка, старуха, вдова и т.п. Женщины, их характер и деятельность определяются как “Иной”, “Другой”, составляя один из полюсов более общей оппозиции “Свое — чужое”.

2. С пунктом 1 связана более низкая оценка женщины как в русском, так и в немецком языках.

При этом доминирование мужчины четче просматривается на немецком материале.

3. И в том и в другом языках женщина часто выступает как объект действия, предмет потребления. Положительные характеристики женщин относятся в основном к сферам, где они оказываются полезны для жизни мужчин.

4. Ряде случаев отмечаются референциально идентичные пословицы в обоих языках:

Дитятко за ручку, матку за сердечко — Wer das Kind bei der Hand greift, greift der Mutter ans Herz.

При этом следует отметить, что во многих случаях такого совпадения русские ФЕ эмотивно сильнее за счет более развитой системы выражения эмоций (Вежбицкая 1996). В данном случае такую роль играют уменьшительные суффиксы.

5. В обоих языках образ женщины противоречив: и немецкий, и русский языки обнаруживают четкую полярность в характеристике представительниц второго пола. Оценки основаны во многих случаях на функционально обусловленных противопоставлениях “добрая — злая”, “gut — bo se”.

6. В немецком и русском языках мужчина характеризуется отрицательно путем номинаций, свойственных для обозначения женских референтов.

7. Кроме указанных случаев, женский образ присутствует во многих жизненно важных семантических областях. Однако наиболее часто он соотносится с семантическим полем “зависимость”, “несамостоятельность”. В русском языке это наиболее четко просматривается в сфере сватовства и в сговоре, главной метафорой которого является товар — купец. Часта встречаемость слов запродана, отдана и т.п., подчеркивающих несамостоятельность женщины.

8. В обоих языках значительная часть материала, представляющего собой моральные, нравственные предписания, относится к женщинам. В русском, однако, это касается и мужчин.

9. И в немецком, и в русском языках очень четко разграничено деление на категории, основанием которых является возраст женщины. В обоих языках группы ФЕ, описывающие молодую девушку, особенно в роли невесты, относятся к самым многочисленным.

10. Сходство отмечено и в оценке и дефиниции типично женских качеств: слабом интеллекте, сварливости, болтливости. В русском материале ярче выражено нежелание позволить женщинам высказаться.

Несмотря на ряд сходных черт, анализ показал и весьма существенные различия в отображении немецким и русским языками концепта “женщина”.

1. Прежде всего отметим резкую количественную разницу (более 1800 ФЕ в русском и менее 400 в немецком). Разумеется, мы обратили на это внимание и проверили, не является ли столь значительное расхождение в количестве ФЕ случайным. Для этого мы проанализировали работы по аналогичной проблематике и обнаружили, что авторам также удалось установить лишь небольшое число единиц, относящихся к женскому образу (Вильмс, 1997; Сизых, Борисова, 1999). Этот факт приобретает еще большую значимость в свете утверждений представительниц германской феминистской лингвистики о “замалчивании” (Unsichtbarmachung) женщин и их деятельности немецким языком (Pusch, 1981). В отношении исследованного нами материала этот тезис феминистской критики немецкого языка можно считать оправданным.

2. Обращает на себя внимание также тот факт, что образ женщины представлен в русском материале значительно шире не только в количественном, но и в качественном отношении: отражены разнообразнейшие социальные роли, степени родства, этапы жизни женщины, ее разнообразные задачи и умения (невеста, мать, жена, сестра, сваха, теща, свекровь, невестка, золовка, хозяйка, мачеха, кума, попадья и т.д. Это резко отличает русский фразеологический материал от немецкого. Известно (Лакофф, 1988), что количество номинаций концепта в языке прямо пропорционально его культурной значимости для данного народа. Поэтому можно сделать вывод о большей значимости женщин и женской деятельности для русской культуры.

3. Вывод пункта 2 представляется еще более обоснованным, благодаря еще одной важной особенности русской паремиологии — наличию в ней женского голоса. На немецком материале нами такое явление обнаружено не было. Женский голос выражает сильную антиандроцентричную тенденцию, присущую русскому языку: он аккумулирует наблюдение за бытием “от первого лица”, от лица женщины. Женский голос создает автопортрет, выражает женский взгляд на мир, с одной стороны ограниченный социальными рестрикциями, с другой — являя собой проявление женской воли, самостоятельности. Русская паремиология весьма отрицательно относится к самому процессу женского говорения. Как уже указывалось, слова женщина/баба и говорить встречаются в одном синтагматическом ряду редко. Почти всегда говорить замещают его отрицательно коннотированные синонимы: брехать, врать, талдычить, сплетничать. На этом фоне вхождение женского голоса в фразеологический фонд русского языка еще более значимо.

Кроме того, грамматический строй русского языка, изобилующий неопределенно-личными и безличными конструкциями, позволяет многие пословицы относить к любому человеку, независимо от его пола: Выше головы не прыгнешь. Это обстоятельство мы также считаем фактором, снижающим андроцентричность русского языка и позволяющим заключить, что гендерный аспект в русском языке в силу самой языковой специфики может быть во многих случаях элиминирован.

4. В рассмотренном русском материале шире, чем в немецком представлены также высказывания, лишенные оценки и отражающие типичные для женщин сферы деятельности и занятия.

5. Не менее важен факт, что в русской паремиологии более ранних временных пластов внешность женщины не имеет решающего значения. Немецкие ФЕ, напротив, придают этим качествам высокую значимость. Следует, однако добавить, что значимость внешней привлекательности в диахроническом аспекте оказалась изменчивой. Так, Русский ассоциативный словарь обнаруживает высокую встречаемость реакции “Красивая” на стимул “Женщина” у испытуемых обоего пола. Словарь же В. Даля отражает значимость красоты главным образом для юной девушки на выданье.

6. Вопреки нашим ожиданиям оказалось, что русский язык в части паремиологии дает гораздо более развернутую картину женской работы и трудовой деятельности в целом, нежели немецкий.

7. Анализ показал также, что в русском языке несколько меньше номинативных фразеологических сочетаний, по крайней мере в исследованных нами словарях. Дополнительное их количество представлено в анализе В. Н. Телия (1996). Автор показывает, что в русской культуре имеет место “гастрономическая метафора” — аппетитная, сдобная женщина, что можно отнести к аргументам в пользу андроцентричности.

8. Далее, к числу существенных различий относится разный “взгляд” на отношения между полами, отраженный в исследуемых языках. В немецком четко выражено резкое противопоставление полов, в то время как на материале русского языка исследование это выражено не столь резко. Мы предвидим возможные возражения. Действительно, в ряде работ (В. Ерофеев, 1998, Tafel, 1997) утверждается высокая степень негативной коннотированности концепта “Женщина” в русском языке. Такая точка зрения была свойственна и автору диссертации на начальном этапе исследования (Кирилина, 1997г) пословиц и поговорок. Однако более глубокий количественный и качественный анализ материала посредством сплошной выборки и обработки большого количества объемных лексикографических трудов заставил нас изменить свою точку зрения. Лишь большое, по возможности, исчерпывающее, количество языковых единиц дает возможность объективной оценки культурных стереотипов и выявления доминирующих коннотаций, оценок и семантических областей, релевантных для экспликации исследуемого концепта. В указанных выше работах анализ проведен на материале 40 (Tafel), 15 (Ерофеев) пословиц. Работа Красавского и Кирносова (1996) рассматривает 27 ФЕ, что дает основания усомниться в достоверности и объективности выводов, так как практически весь паремиологический фонд как немецкого, так и русского языка остался за рамками названных исследований. Работа со столь непредставительным материалом, на наш взгляд, не дает оснований делать выводы, подобные следующим: “Нет ни одной народной культуры в мире, где бы так цинично относились к женщине, как это было у нас”(Ерофеев, 1998, с.22). Еще раз напомним, что вывод сделан на материале 15 пословиц. Паремиологический материал других языков для сопоставления вообще не привлекался (в связи с изложенным одним из методологических выводов нашего исследования должен стать вывод о необходимости работы с большими массивами данных, позволяющими установить доминирующие тенденции, ядро и периферию и в целом прототип).

Русская фразеология создает более детализированный образ женщины, дифференцированный по возрасту, статусу, социальным функциям, занятиям. В ней отражено не только мужское, но и женское видение мира. В отличие от немецкой, в русской фразеологии характеристика каждого образа в рамках исследуемого концепта дана подробнее: общая характеристика, типичная деятельность, роль в семье, поведенческие нормы, запреты и ограничения. Таким образом создается динамический, а не статичный прототип жизни женщины от девичества до старости. Такая детализация выражена в немецком материале значительно слабее.

9. Существует также еще одно отличие, связанное с концептуализацией мужественности и женственности в обоих языках. Безусловно, “типично” женские качества оцениваются и в том и в другом языках главным образом отрицательно. Но все же прослеживается некоторая разница в образах женщин, когда они “выпадают” за рамки принятого стеретипа.

Так, в “Старшей Эдде” валькирии “приобретают черты женщины-богатыря”(Мифы...,1980, с.211), то есть обладают мужскими качествами. Примечательно, что в качестве наказания бог Один обрек валькирию Сигрдриву на неучастие в битвах и замужество. Аналогичная ситуация просматривается и в ряде письменных памятников иных культур: “Житие матери нашей Валаты Петрос” (Чернецов, 1991) рисует картину нарушения женщиной двух христианских законов: уход от мужа и деятельность в качестве проповедника и учителя. Это исключает Валату Петрос не только из ряда обыкновенных женщин, но и из числа женщин вообще. С ней происходят физиологические изменения — исчезает менструальный цикл. Таким образом мужские функции Валаты Петрос (а мужчинам позволялось уйти в монастырь, оставив семью, и быть проповедником и наставником) объясняются ее неженской сущностью, что и позволяет ей возвыситься до канонизации. Судя по дальнейшему изложению, речь идет о предназначении, об избранности Валаты, и это не зависит от нее самой. Образ женщины, избавившейся от физиологической зависимости от своего организма, присутствует также и в современной западной масс-культуре. Так, “Солдат Джейн”, попадая по собственной воле в американский аналог российского спецназа и добиваясь (успешно) признания равенства с мужчинами, достигает своей цели, но также теряет качества, свойственные женскому организму (Монастырский, 1998).

Русский фольклор также доносит до нас образы женщины-богатырки (Забелин, 1992, Телия, 1996). Мы разделяем точку зрения В. Н. Телия: “Для русского обыденного самосознания нехарактерно восприятие женщины как слабого пола и противопоставление ее “сильному полу”: эти сочетания, вышедшие из книжно-романтического дискурса, не стали принадлежностью обиходно-бытового употребления языка. Цитацией из этого же дискурса является и сочетание лучшая или прекрасная половина человечества” (Телия, 1996, с.263).

Несмотря на то, что с принятием христианства канон женственности изменился, “богатырский идеал продолжает доминировать в физическом идеале молодой или зрелой женщины”(там же, с.263). В этой связи можно объяснить нетипичность восприятия женщин как “слабого пола” также и их “статностью”, особенно с учетом результатов исследования Г. И. Берестнева (1995), убедительно показавшего на материале нескольких славянских языков, что “смысл больших размеров сам находился в тесной связи с идеей силы”(Берестнев, 1995, с.14).

Нами замечен еще один важный факт: выполнение “мужественных действий” не ведет, как показывают русский язык и фольклор, к утрате женственности в физиологическом смысле: Марья Моревна, воительница, защитница и одновременно возлюбленная царевича; невеста Финиста Ясна Сокола; Василиса Премудрая. К этому списку можно добавить более современные как литературные образы (М. Цветаева, “Царь-девица”), так и фольклор: Я и лошадь, я и бык, я и баба и мужик. Да и фразеологические сочетания бой-баба и мужик в юбке, как показал опрос 63 информантов, не коннотированы резко отрицательно, а чаще выражают ироническое восхищение, пусть и с оттенком осуждения. В этой связи не кажется случайным быстрое вхождение в обиход и приобретение статуса крылатых слов следующих поэтических цитат: Коня на скаку остановит, в горящую избу войдет и Есть женщины в русских селеньях. Нами замечено, что первая из названных выше крылатых фраз знакома носителям русского языка настолько хорошо, что в соответствующих ситуациях очень часто произносится лишь ее начало — коня на скаку..., — что, безусловно, свидетельствует о широкой распространенности и общеизвестности.

Приведенные факты позволяют заключить, что русской женственности не свойственна слабость и беспомощность. Скорее, можно говорить о непротиворечивом сочетании традиционно “мужских” и “женских” качеств, об андрогинности.

Безусловно, наши выводы предварительны и нуждаются в дальнейшем подтверждении на материале других уровней языка. Кроме того, мы исследовали весьма древний слой пласт языка. Согласно концепции Ю. С. Степанова, исторически сложившиеся ГС оказывают определенное воздействие на сознание носителей языка, но на него воздействуют и другие факторы, относящиеся к современности. Необходимо поэтому хотя бы в общих чертах осветить динамику развития ГС и ее отражение в языке. Это даст возможность определить, каким образом, согласно идее Коннелла (Connell, 1993), рассмотренной в главе 2, происходит манипуляция ГС в общественном сознании, то есть какие из многообразных ГС особенно акцентуируются, например, в средствах массовой информации, в определенные исторические периоды. В следующем разделе мы дадим краткий очерк динамики развития ГС, в полной мере сознавая, что он не является исчерпывающим.

Получив ряд выводов на языковом материале, относящемуся главным образом к прошлому веку, проследим теперь в общих чертах, что происходило в развитии ГС в последующие периоды. Мы выбрали советский период и период национал-социализма в Германии, затем остановимся на языковом творчестве Нового женского движения 70- годов в Германии и постсоветском периоде в России, так как эти фазы развития были переломными для общества.

Как указывает Б. А. Успенский, “социальные изменения широкого масштаба часто имеют своим следствием изменение (обновление) отношения к знаку. Отсюда — всевозможные попытки пересмотреть отношение между формой и содержанием в этот период, сопровождающиеся обычно резким изменением семиотичности поведения; можно сказать, что социальные реформы сопровождаются реформами семиотическими”(Успенский, 1996, с.189). Таким образом мы получим данные по трем хронологическим срезам, что позволяет говорить об определенных тенденциях в динамике ГС.

В советский период, как отмечает К. Тафель (Tafel, 1997) со ссылкой на труды Graf и Соболева, пословицы с наиболее агрессивным по отношению к женщинам содержанием исключались из состава словарей и сборников. Предпринимались даже попытки создать новые пословицы, отражающие изменившееся при советской власти положение женщин: Жена мужу не прислуга, а подруга; Женщина раньше рабыней бала, а теперь мужчине равна; После Октября женщина во вех правах равна (Tafel, 1997, S. 168). Массовоем участие женщин в трудовой деятельности, пропаганда равноправия в СМИ, создание образов творческих, общественно активных женщин средствами театра и кинематографа, “деэротизация” (Энгель, Шоре, 1994) общественного дискурса, прославление передовых работниц — сестер Виноградовых, П. Ангелиной и др., массовое освоение женщинами профессий, считавшихся мужскими — летчика, капитана дальнего плавания, тракториста и т.д., — все это, безусловно оказало влияние на функционирование ГС в сознании носителей русского языка.

В период национал-социализма, как отмечает Р. Зидер со ссылкой на большое количество трудов по истории семьи, утверждалась как идеальная модель семьи из “хорошо зарабатывающего отца, матери-домохозяйки и благоденствующих детей” (Зидер, 1997, с. 231). В тридцатые годы “ссуда при вступлении в брак, пособия на детей, продуктовые и бельевые подарки многодетным матерям поддерживали традиционную семейную идеологию и ролевой стереотип женщины как домохозяйки и матери” (Зидер, 1997, с. 231). В ходу было отрицательно коннотированное слов Doppelverdienerin, относящееся к работающим женщинам, так как рабочие места предназначались мужчинам.

Но уже с конца 30-х годов возник неудовлетворенный спрос на рабочую силу, и женщин стали вовлекать в производство. Романтизировался, как констатирует Р. Зидер, женский фабричный труд. Однако основной задачей женщины по-прежнему оставалась семейная сфера. Один из аргументов женского фабричного труда звучал так: женщины наиболее приспособлены для труда на конвейере, так как монотонный автоматический труд позволяет им размышлять о своих обязанностях домохозяек и воспитательниц. Однако и в этот период, как отмечает Р. Зидер со ссылкой на Г. Бок, проводилась исключительно биологизированная пропаганда женского образа. Аналогичные тенденции прослеживаются и в сценическом искусстве и СМИ (Deutsch-Schreiner, 1994).

В послевоенный период по ряду причин (см. Зидер, 1997, с.236-243) авторитарно-патриархальный взгляд на женщину сменился “умеренно патриархальным”.

Взлет Нового женского движения (Samel, 1995) вызвал, как говорилось выше, ряд изменений в языковой политике, нормировании языка, а также ревизию отражения ГС в печатной продукции и СМИ. Из словарей стали убирать дискриминационные пословицы типа Ein Mann ein Wort. Eine Frau ein Worterbuch. Высокая активность феминистского движения обусловила возникновение новых пословиц и поговорок, граффити, направленных на повышение статуса женщины и ее самоутверждение: Eine Frau ohne Mann ist wie ein Fisch ohne Fahrrad. Новой редакции подверглись устойчивые словосочетания, отражающие патриархальность общества. Вместо die Vater des Grundgesetzes; der Glaube unserer Vater; Stadtvater usw. предлагались нейтральные формы: Verfasser/innen des Grundgesetzes; der Glaube unserer Vorfahren, Mitglieder des Stadtrates и т.д. (подробнее см. Samel, 1995; Кирилина, 1997в; Kirilina, 1997а, 1998а; Федотова, 1999). Огромную роль сыграла женская литература, в центре которой стояло бытие женщины (weiblicher Lebenszusammenhang). Анализируя современные немецкие драматургические тексты, А. Кревани приходит к выводу: “Особенность новых (драматургических — А. К.) текстов состоит не в том, что они не представляют более женские образы жертвами общества и патриархата, а в том, что, хотя женщинам и грозит опасность, они активно борются с ней и отражают ее” (Krewani, 1994, S.52 — перевод наш — А. К.).

В СМИ появился женский образ, отражающий независимую, суверенную женщину и некоторое ее превосходство над мужчиной. Эту тенденцию мы рассмотрели подробно, назвав ее “weiblicher Machismo” (женский мачизм) в Kirilina, 1998а. В этот же период возникли новые номинации, отражающие независимость женщин. Многие из них — заимствованные англо-американизмы: Powerfrau, Lonely-Wolf-Woman, Alibi- Frauen.

Изменились и мужские ГС. Ряд авторов отмечает активно насаждаемую товаропроизводителями тенденцию к созданию более “нежного” мужского образа — мужчины, пользующегося парфюмерией и косметикой, следящего за модой и не приверженного маскулинным ценностям (Hurton, 1995), что отражается в номинациях: Beau, Macho, Softy. Это также можно отнести к новым тенденциям, так как мужские ГС, фиксируемые тезаурусом Дорнзайфа (как установила Н. Ермакова, рукопись) рисуют иную картину. Наиболее репрезентативно с тезаурусе представлены мужская дружба, настойчивость, рвение, умение противостоять чему-либо. Наиболее отрицательно оцениваются отсутствие интеллекта, хвастовство, неумеренная погоня за модой, лень, пьянство, неудачливость. Сопоставление словарного материала с текстами современной прессы обнаружило наряду с уже отмеченными тенденциями также влияние прежних ГС: силы, могущества (Kraftkerl, Kraftmeier, Machtiger Mann, Steuermann).

В целом названные авторы отмечают тенденцию к “стиранию граней” между мужскими и женскими ГС, а также социальную обусловленность этой тенденции.

В русском языке постперестроечного периода мы можем наблюдать обратный процесс (общую характеристику состояния русского языка в постсоветский период см. Stadler, 1997). В постсоветский период гендерная асимметрия усилилась, права женщин оказались ущемлены, как показывают многие исследования (Рощин, 1996, Воронина 1998, Гаспарян, 1999). СМИ, реклама при всем разнообразии происходящих в них процессов обнаруживают тем не менее особенность, резко отличающую постсоветский период от советского, — эротизацию образа женщины, представление ее как сексуального объекта (Кирилина, 1998г; Воронина, 1998; Грошев, 1999). Кроме того, изменилось содержание женских и мужских журналов. В советский период основными женскими журналами были “Работница” и “Крестьянка”, поднимавшие большей частью вопросы трудового законодательства, сообщавшие о выдающихся женщинах и в меньшей степени отражавших традиционно женские виды домашней активности, шитье, приготовление пищи и т.д. В 1995 г., по данным Лу Мими (1998), в России выходили 53 женских журнала и почти все они посвящают свои страницы так называемой “женской проблематике” в самом патриархальном смысле слова. Из таблиц, приводимых Лу Мими (с. 62) явствует что женские издания наиболее активно освещают роль женщины как воспитательницы детей и хранительницы домашнего очага. Примерно половина изданий не исключает из своего содержания вопросы феминистской активности, самореализации, но они не находятся на первом плане и уступают андроцентричному взгляду на женщину. Мужские журналы (“Андрей”, “Медведь”, “Playboy” имеют совершенно четкую андроцентричную ориентацию).

Названные тенденции, с одной стороны, свидетельствует об акцентуации определенных ГС в различные исторические периоды, с другой, — говорит о том, что распространяется не вполне свойственный русской культуре стереотип.

Мы лишь кратко очертили динамику ГС во времени. Это, безусловно, тема для отдельной монографии. Тем не менее даже эскизное описание изменений ГС во времени позволяет констатировать как устойчивость, так и изменчивость ГС, а также зависимость акцентуации отдельных ГС от исторических процессов.

В заключительном разделе главы производится еще одно сопоставление: полученные на материале системных словарей данные сравниваются с результатами психолингвистических исследований.

В языке отражаются черты коллективного языкового сознания, подвергающиеся осмыслению исследователя. В этом случае задействуется метод интроспекции. Именно он был использован при анализе фразеологического фонда немецкого и русского языков. Этот метод позволяет сделать важные выводы. Однако их валидность должна быть подтверждена данными, полученными при использовании других методов, в частности, метода ассоциативного эксперимента: “В то время как словари лексических единиц составляются на основе анализа текстов и являются овнешнением сознания составителя словаря, т.е. овнешнением метасознания аналитика, ассоциативные словари, создающиеся в процессе группировки реакций многих испытуемых (от 100 до 500 или даже до 1000 человек) в поля ассоциатов, представляют собой овнешнение сознания самих испытуемых. Иначе говоря, ассоциативный эксперимент фиксирует действительное овнешнение сознания (респондентов), а не овнешнение метасознания (исследователя, составителя)”(Ментальность россиян, 1997, с.258).

Таким образом, исследование выходит за рамки интроспекции, его валидность повышается, а результаты можно считать более объективными.

Кроме того, мы считаем, что привлечение результатов психолингвистических методов значимо еще по одной причине: работы, которые мы использовали для сопоставления с интроспективными данными, хронологически являются значительно более поздними. Именно этот факт позволяет, помимо всего прочего, проследить динамику языкового сознания, то есть описать, как и в какой степени изменяется картина мира носителя языка с течением времени и под влиянием изменений, происходящих в обществе.

Прибегая к методу сопоставления различных овнешнений языкового сознания, мы, вслед за Е. Ф. Тарасовым (Ментальность россиян, 1997, с.267), считаем, что “и семантическое значение, и ассоциативное поле представляют овнешненный словом образ сознания”, хотя и представленный в них с разной полнотой”.

Аналогичной точки зрения придерживаются и составители РАС, рассматривающие этот словарь “как модель речевых знаний носителей русского языка, представленных в виде ассоциативно-вербальной сети, позволяющей объяснить феномен владения языком и служащей — наряду с текстовым и системным — самостоятельным, полноправным способом представления русского языка” (РАС. т.3, с.6) Обращается внимание на то, что естественный язык может быть представлен в двух формах — совокупности текстов или в виде системных описаний, таких как словари и грамматики. В ассоциативно-вербальной сети учитываются обе эти формы. По нему удобно прослеживаются парадигматические и синтагматические закономерности лексикона, словообразовательные закономерности, степень грамматикализации.

Для сопоставления использовался Русский ассоциативный словарь (1994-1996), данные Е. Ф. Тарасова, полученные путем серии ассоциативных экспериментов с носителями русского и немецкого языка, проведенных в конце 80-х — середине 90-х гг., а также результаты нашего ассоциативного эксперимента. Подробная интерпретация условий проведения экспериментов и их результатов изложена в Ментальность россиян, 1997 и Кирилина, 1999б.

На слово-стимул “муж” было получено 135 мужских и 388 женских реакций (по данным Е. Ф. Тарасова).

Мужские реакции: жена 30, верный 7, мужчина 7, хороший 7 и жена 3, дорогой, заботливый, любимый, любящий, мудрый, плохой, пьяница 2 (далее единичные реакции).

Женские реакции: жена 74, любимый 25, верный 21, хороший 13, любящий 12, мой 10, чужой 10, неверный, объелся груш, ушел 6, мужчина 5, добрый, пришел, старый, друг 4, ее 3, красивый, любовь, опора, подруги, ревнивый 3.

РАС (разделение по полу респондентов не проводится)

муж: жена 106, верный 29, любимый 27, хороший 20, любящий 14, мужчина 13, мой 11, чужой 10, объелся груш 7, неверный, ушел 6, добрый, ее 5, дорогой, заботливый, и жена, плохой, пришел, пьяница, ревнивый, семья, сестры, старый; в командировке, друг, идеальный, изменник, красивый, любовник, любовь, надежный, нежный, опора, отец, подруги, сила 3; будущий, грозный, дети, диван, дурак, единственный, жен, жене, злой. изменил, козел, любит, милый, моей сестры, мудрый, неизвестность, отличный, пьяный, рогатый, родной, свой, сильный, супруг, тупой, умный, чей, человек, честный, я 2; алкоголик, барин, беда, близкий человек, брак, будущее, в очках, в черном, вернулся, военный, гадость, горе, гулена, гуляка, деловой, диета, доброжелательный, дом, дома, домохозяин, дряхлый, дубина, душевный, дьявол, ейный, жадный, жук, жутко, забота, загс, закон, замок, замуж, защитник, звонок, золотой, и семья, идиот, изверг, измена, изменяет, импотент, инженер, ирония, какой он будет, коварный, кольцо, кошмар, куш, ласковый, ленивый, лентяй, любимый друг, любимый, большой; любимый, надежный человек; любовница, Марии Алексеевны, межа, мелодрама, моей подруги, мойка, молодой, мужик; мужчина, угнетаемый женщиной, на работе, надежная опора, надежность; надоело, надоело!; начальник, не мой, не представляю себя, негодный, негодяй, непостоянный, нет, носки, нужно, обжора, обманутый, обожаемый, Олег, он, опостылевший, отсутствует, паж, пахарь, пол. половина 2 (далее следуют единичные реакции)

Наиболее частотной является во всех случаях реакция “жена”, то есть понятие, без которого слово “муж” не имеет смысла. Безусловно, можно согласиться с мнением, что “реакции “верный”, “хороший”, “любимый”,”любящий”... отображают самые существенные в русской культуре атрибуты мужа как самого близкого человека” (Ментальность россиян, 1997, с.260). Частотность реакций “верный”, “любимый/любящий” у женщин значительно выше. На наш взгляд, большое количество женских реакций связано с полем посессивности: мой, чужой, ее, сестры, подруги, только мой и т.д. Это означает что в женских ответах подчеркивается обладание, что имеет, на наш взгляд, высокую значимость. Так, в феминистской лингвистике принято считать, что язык фиксирует в основном образ женщины как объекта мужского обладания. РАС наглядно демонстрирует нам, что обратное тоже верно.

У нас закономерно возник вопрос, насколько широко посессивность представлена во втором члене оппозиции “муж — жена”. Для этого была проанализирована статья РАС, представляющая собой реакции респондентов на стимул “жена”:

Жена: муж 81, верная 33, любимая 26, ушла 22, моя 16, хорошая 12, друга, чужая 11; дети, добрая, друг, женщина, любовь, семья, хозяйка 7; красивая, мать, молодая, сварливая 6, красавица, подруга 5; дура, милая, мужа, соседа, умная 4; брата, верность, дома, его, злая, ласковая 3; директора, домработница, дочь, жена, любящая, мужняя, неверна, неверная, нет, она, офицера, постель, прекрасная, прелесть, пришла, раба, ребенок, сатана, собака, стерва, супруга, умница, уют 2 (далее идут единичные реакции).

Количественное сопоставление реакций, включающих семантику посессивности приводит нас к выводу, что по отношению к слову “жена” встречаемость понятия”обладание” в 1,7 раза выше, чем по отношению к понятию “муж”. Примечательна также большая конкретизация посессивности по отношению к стимулу “жена” — чаще назывались имена или названия профессии среди реакций. Это позволяет говорить о том, что, как и словарный материал, так и материал ассоциативного эксперимента определяют жену через признаки и статус ее мужа. Значимой хронологической динамики здесь не обнаружилось. Следует, однако, подчеркнуть, что некоторый динамический сдвиг фиксируеся в женском поле “обладание”, где реакции, включающие эту сему, довольно многочисленны. Это отличает современный нам срез от словарного материала, относящегося к более раннему периоду:

“Жена”: моя 16, друга 11, чужая 11, мужа 4, соседа 4, брата 3, его 3, директора 2, мужняя 2, офицера 2, башмачника, инженера завода, миллионера, министра, моряка, начальника, начальника жэка, половина мужа, соседская, Сталина, товарища, твоя, Тома, чиновника, чья-то, чья 1 (включались и единичные реакции). Всего 74 реакции.

“Муж”: мой 11, чужой 10, ее 5, сестры 3, подруги 3, моей сестры 3, чей 3, ейный 2, Марии Алексеевны 2, моей подруги 2, своей жены, соседский, твоей сестры, твой, тоже мое, только мой, чей-либо 1 (включались и единичные реакции). Всего 41 реакция.

Подтверждением нашей точки зрения является и анализ реакций русских мужчин и женщин на слово-стимул “свободный”: “Различия в образах сознания “свободный” у русских женщин и мужчин заключаются в следующем. В сознании мужчин существует специализированное понимание слова “свободный” как мужчины, обладающего возможностью действовать без ограничений, накладываемых брачными отношениями (не занят, не принадлежащий никому, неженатый, разведенный). Подобных реакций нет в ответах женщин” (Ментальность россиян, 1997, с.270-271).

Обращает на себя также внимание почти полное отсутствие среди реакций испытуемых лексем, относящихся к сфере физической сексуальности. То же наблюдалось и при анализе пословиц. Зато сфера духовных качеств широко (шире, чем в немецком языке) представлена как в исследованном нами фразеологическом материале, так и в материалах ассоциативного эксперимента. Н. В. Уфимцевой показано также (Уфимцева, 1996) неодинаковое место физической сексуальности в языковом сознании русских и англичан. В пользу такого вывода говорит и новое диссертационное исследование “Лингвокультурологические основания русского концепта любовь (аспектный анализ)” (Каштанова, 1997), а также работы “Любовь как долг в структуре ЯЛ” (Яновская, 1998) и “Лингвокультурологическая специфика понятия “любовь” (на материале немецкого и русского языков) (Вильмс, 1997).

В ответах русских испытуемых, независимо от их пола, на первом месте стоит слово “человек”, тогда как в ответах немецких респондентов такая реакция отсутствует. Русские респонденты дали также гораздо более детализированную картину понятия “свободное время”(день, час, выходной, урок и т.п.). Немецкие респонденты реагировали лишь словом “Freizeit”(свободное время), значительно более абстрактным. Кроме того, из ответов русских испытуемых обоего пола явствует, что свобода для них — это “в значительной мере свобода социальная (воля!)”(Ментальность россиян, 1997, с.272). И этот вывод подтверждается анализом нашего словарного материала.

Рассмотрим теперь стимулы “мужчина” и “женщина”.

Мужчина: женщина 88, сильный 43, высокий 27, красивый 16, и женщина 13, сила, средних лет 12, красавец 10, настоящий, человек 9, в возрасте 8, молодой, пожилой 7, самец, старый 4, костюм, любовь, мой, обаятельный, отец, симпатичный, хозяин, хороший, элегантный 3, благородный, боец, в годах, в расцвете лет, вежливый, веселый, видный, глупый, джентельмен, знакомый, крутой, лысый, молодец, муж, мужественный, мужество, надежный, не женщина, полный, смелый, солидный, стройный, ум, холостой, черный, эгоист 2 (далее идут единичные реакции).

Женщина: мужчина 71, красивая 66, мать 36, в белом 19, молодая 11, красота, милая 10, умная 8, добрая 7, жена, любимая, привлекательная 6, деловая, и мужчина, интересная, любовь, пожилая, с ребенком 5, девушка, которая поет мудрая, обаятельная, человек, элегантная 4, врач, загадка, мама, полная, прекрасна, прекрасная, приятная, ребенок, симпатичная 3 баба, в черном, глупая, друг, дура, душа, загадочная, красавица, красива, моя, нежность, обнаженная, одинокая, она, поет, святость, сестра, слабая, старая, странная, сумки, толстая, усталая, хорошая 2 (далее идут единичные реакции).

Е. Ф. Тарасов установил, что для слова-стимула “женщина” тремя наиболее частотными ассоциациями являются “мужчина”, “красивая и “мать”, составляющие “более 32% всех ответов” и “объясняющиеся в первую очередь, общностью присвоенной национальной культуры” (Ментальность россиян, 1997, с.262). Тогда как носители английского языка реагировали на данный стимул иначе. Наиболее частотными реакциями в этом случае были: man, men (65%), girl (9%), child (7,5%) (James, Jankins, 1970 — цит. по: Ментальность россиян, 1997, с.263).

Исходя из возможности разделить все реакции респондентов на 1) логически отработанные знания, 2) логически отработанные знания с аксиологической компонентой, 3) перцептивно обусловленные знания, 4) перцептивно обусловленные знания с эмоционально-аффективной компонентой, — Е. Ф. Тарасов устанавливает в реакциях немецких и русских испытуемых на стимул “Женщина” следующие закономерности (Там же, с.273-274):

1. Логически отработанные знания

— мужчина — 23 (14%)

— мать 6, жена 4, материнство 1, ребенок 1, мама 1, с ребенком 1 — всего 14 реакций (9%);

— друг 2, друг человека 1-3 (1,8%);

— старая 2, пожилая 1, девушка 1 — 4 (2,5%)

— мужчина 4 (13%);

мать 3, с ребенком 4 — всего 35 реакций (10%);

— молодая 11 (3%);

— слабая 2, слабость 1 — 3 (1%);

— родная 1;

— роковая 1

— Mann 59 (72%);

Mutter 3, Kind 2, Leben 1 — 6 (7%)$

— alt 2, erwachsen, Greisin — 4 (5%);

— einsam 1 — (1%).

2. Логически отработанные знания с аксиологической компонентой.

а) красивая 20, милая 4, интересная 3, красота 2, обаятельная 2, прекрасна 2, симпатична 2, Венера 1, длинные волосы 1, добрая 1, Ева 1, красива 1, ласковая 1, любимая 1, любит 1, привлекательная 1, мечта 1, мудрая 1, свет 1, святость 1, темпераментная 1, хорошая 1, это прекрасно 1 — всего 51 реакция (32%).

б) свободная 7, обнаженная 2, баба 1, болтовня 1, все глупы 1, вамп 1, в экстазе 1, зло и счастье 1, змея 1, исчадие 1, крокодил 1, легкомысленная 1, мрак 1, мужик 1, падшая 1, потаскуха 1, стерва 1, проститутка 1, тварь 1 — всего 27 реакций (17%).

а) красивая 44, красота 8, умная 8, милая 6, привлекательная 5, элегантная 4, прекрасная 3, интересная 2, нежность 2, обаятельная 2, великолепная 1, веселая 1, гордая 1, Диана 1, идеальная 1, кокетка 1, королева 1, модель 1, нежная 1, обольстительница 1, ослепительная 1, отчаянная 1, очарование 1, очаровательная 1, порядочность 1, прелесть 1, прелестница 1, святость 1, строгая 1, стройная 1 — всего 114 реакций (32%).

б) дура 1, зверь 1, каторга 1, кошка 1, работяга 1 — всего 5 реакций (1,3%).

Всего в разделах а) и б) содержится 33,3% всех реакций.

— weiblich 3, schon 1, Scho nheit 1, lau 1 — всего 5 реакций (6%).

— Frauenpower 1, Emanzipation 1, stark 1 — всего 3 реакции (3,6%).

— barocke Frau 1 (1%);

— Freund 1 (1%).

3. Перцептивно обусловленные знания.

отсутствуют.

отсутствуют

— толстая 1, уставшая 1, усталая 1, полная 1 — всего 7 реакций (1%).

4. Перцептивно обусловленные знания с эмоционально-аффективной компонентой.

— любовь 1 (0,25%).

— жалость 1, жаль 1

Neid 1 (1%).

Обращает на себя внимание гораздо большая частотность реакции Mann (72%) у немецких женщин, нежели у носителей русского языка обоего пола (14% и 13%). Е. Ф. Тарасов объясняет большую частотность этой реакции у немецких женщин “необыкновенной артикулированностью, даже почти контрадикторностью половых социальных ролей с современном немецком обществе”(Там же, с.274). На наш взгляд, это может также объясняться тем, что концепт “человек” в немецком языке в большей степени ассоциируется с мужчиной, чем в русском.

Наличие в ответах немецких респонденток слов из лексико-семантического поля “эмансипация”, безусловно, является рефлексией развернутого еще в семидесятые годы и не прекращающегося по сей день ожесточенного феминистского дискурса, русскому языковому сообществу свойственного в значительно меньшей степени.

Е. Ф. Тарасов приходит также к выводу о том, что “возраст женщины в сознании носителей русской и немецкой культуры является, вероятно, наиболее значимым ее атрибутом...”(там же, с.276). Этот вывод полностью подтверждается нашим анализом фразеологического материала. Действительно, во всем пословично-фразеологическом массиве, исследованном нами, четко прослеживается, как в русском, так и в немецком языке, разграничение женщин по возрастным группам. Однако, это связано, на наш взгляд, не только и не столько с репродуктивной функцией женщин, как считает Е. Ф. Тарасов, сколько мифологическим сознанием, фиксирующим метаморфозы личности в социуме, связанные с определенными возрастными границами. Исследования фольклора также дают аналогичныйрезультат (Климас, 1997; Моргунова, 1997).

Соглашаясь с Е. Ф. Тарасовым в наличии четко разграниченной положительной и отрицательной оценки в общем количестве реакций на слово-стимул “женщина”, мы все же считаем нужным обратить внимание на доминирование положительной оценки как в мужских, так и в женских ответах (32% положительных реакций и 1,3% отрицательных у русских женщин и 32% положительных и 17% отрицательных у русских мужчин). Дискуссионным кажется утверждение о том, что “отрицательная оценка в реакциях русских мужчин поражает и удручает своей величиной и изощренностью”(Там же, с.276). Отрицательные реакции женщин, действительно, занимают меньшее место, чем отрицательные реакции мужчин. Однако этот факт может быть интерпретирован с позиции данных, полученных в работе Муллина и др. (Mullin, Imrich, Linz, 1996) и доказывающих, что респонденты оценивают лиц своего пола выше, нежели лиц противоположного пола.

Совпадают с данными, полученными на словарных изысканиях, и данные РАС по концепту “мать”:

Мать: отец 65, родная 64, моя 37, любимая 20, добрая 17, героиня, женщина 14, Родина, твою 13, мама 12, дочь 10, и мачеха 9, дорогая 8, Горький, семья 7, любовь 6, Горького, единственная, Мария, мать, мачеха, моя мама, одна, родной человек, старушка, сын 3, вашу, дитя, его, и дитя, любит, любить. М. Горький, мамочка, моя родная, нежность, платок, природа, родня, справедливая, старая, умная 2 (далее идут единичные реакции).

Здесь, так же, как и в пословично-фразеологическом материале, отсутствуют отрицательные оценки. Неединичная встречаемость имени М. Горького, безусловно, является рефлексом на изучавшийся в школе и потому всем известный роман “Мать”. По тем же причинам — частая встречаемость в средствах массовой информации — появляются сочетания “мать Мария”. Это же можно отнести и к встретившимся ранее в реакциях на другие стимулы сочетания типа “женщина, которая поет” (известная песня А. Пугачевой), “женщина в белом”(роман У. Коллинза, успешно экранизированный в нашей стране, а также входивший в свое время в орбиту “макулатурного”бума). На наш взгляд, сочетания такого рода, когда четко просматриваются экстралингвистические причины их появления среди ответов респондентов, можно исключить из рассмотрения как нерелевантные. Наряду с положительно коннотированными оценками и среди единичных реакций, и среди повторяющихся встречаются ассоциаты ненормативной лексики, что далеко не всегда связано только лишь с сексуальностью (см. Кирилина, 1998д).

Отец: мать 93, родной 56, семейства 32, мой 30, добрый 15, сын 13, папа 11, строгий, хороший 8, и сын, старый 7, мужчина, ребенка, семья 6, друга, любимый 5, детей, дома, отчим, Сергий 4, больной, и мать, одиночка, пришел, седой, семьи, сильный, суровый 3, алкоголик, батя, доброта, друг, крестный, любит, мама, машина, молодец, муж, народов, нет, отец, родители, русской демократии, солдата, умер, умный, усы, ушел 2 (далее идут единичные реакции).

Характеристики отца также преимущественно положительны. Отсутствует контрадикторность понятий мать — отец. Оба они часто характеризуются одинаковыми лексемами: родная/ной, моя/ой, любимая/ый, добрая/ый. При сопоставлении концептов мужчина — женщина такого сходства все же не отмечается, хотя их контрадикторность, как уже отмечалось, в русском языке не так высока, как в немецком. Это также повышает валидность аналогичных выводов, сделанных нами на материале фразеологии и паремиологии.

Здесь излагаются результаты эксперимента, условия проведения которого подробно изложены в Кирилина, 1999б, поэтому здесь мы ограничимся лишь описанием результата.

Проводимые нами исследования системных словарей показали своеобразие гендерных концептов в русском языковом сообществе, в частности, более высокую значимость и степень лексикализации концепта “женственность” в русской культуре по сравнению с немецкой.

Ассоциативный эксперимент проведен с целью проверки названных выводов. Сопоставлялось овнешнение языкового сознания составителей словарей с результатами овнешнения языкового сознания представительной группы носителей русского языка обоего пола, выявлялись реакции респондентов на стимулы “русский мужчина” и “русская женщина”.

Установлено, что русская женщина оценивается информантами обоего пола выше, чем русский мужчина. Русский мужчина оценивается женщинами ниже, чем мужчинами. Наибольшее число отказов от интерпретации относилось именно к русскому мужчине. Это говорит о том, что респонденты во многих случаях затруднялись определить типичные черты русского мужчины. При идентификации типичных черт русской женщины таких трудностей отмечено не было.

Русская женщина характеризуется не только более высоко, но и более подробно. В ее характеристике четко просматривается образ женщины-богатырки, не утратившей, однако своей женственности и материнских черт. Почти не было зафиксировано отрицательных черт, стереотипно приписываемых женщинам — недостаточности интеллекта, сварливости, болтливости. Напротив, реакция “умная” является одной из наиболее частотных.

Среди реакций, которые можно отнести, скорее, к отрицательным, обнаружились импульсивность, перегруженность, безропотность.

Заслуживает внимания разная оценка женщинами и мужчинами отрицательных качеств женщин. Мы выделили их в отдельные подгруппы. Названные уже перегруженность, безропотность, неумение ценить себя имеют низкую частотность, однако это относится лишь к тому, что в анкетах при указании отрицательных качеств встречается мало одинаковых лексем. Сами же отрицательные качества имеют четко выраженную тематическую организацию. Это касается в первую очередь женских анкет. Русские женщины считают, что они слишком много работают и мало ценят себя, то есть имплицируется отсутствие здорового эгоизма.

Среди мужских анкет лишь в одной были отмечены отрицательные женские качества: коварство и своенравие, что полностью совпадает с отрицательным стереотипом, зафиксированным в системных словарях (см. Кирилина, 1997б). Однако частотность этих отрицательных реакций очень мала.

Все информанты, независимо от пола, ассоциируют образ русской женщины с терпением, добротой, трудолюбием, красотой, любовью (в первую очередь материнской) и самоотверженностью. Респондентки обращают внимание на высокую активность, решительность, энергию и целеустремленность русской женщины.

Респонденты в большей степени акцентируют, помимо уже названных качеств, хозяйственность и материнство, высокие нравственные качества: верность, отзывчивость, способность к сочувствию, эмоциональную теплоту.

По сравнению с числом лексем и выражений, относящихся к характеру и личностным качествам, ассоциативное поле “внешность” представлено менее развернуто в ответах лиц обоего пола. Наиболее частотное слово здесь — красивая. Однако развернутых характеристик внешности немного. Как правило, отмечаются крупные размеры: округлые формы, дородная, высокая, статная.

У информантов обоего пола реже, чем при характеристике мужчин, встречаются прототипические и визуальные образы. Такие реакции единичны (крестьянка; женщина со славянской внешностью).

Прототипические образы русского мужчины имеют более высокую частотность; Иванушка-дурачок, Иван Грозный, Обломов, актер Столяров из фильма “Цирк”.

В целом русская женщина характеризуется всеми информантами более положительно, наиболее частотные реакции у мужчин и женщин совпадают, хотя индекс частотности может несколько различаться. Так, женщины видят себя в первую очередь терпеливыми (7), добрыми (7), красивыми (5), умными (4), самоотверженными (4), любящими (3) и энергичными (это понятие выражается разными лексемами). Для мужчин русская женщина красивая (8), труженица (7), добрая (5), любящая (5), умная (4), терпеливая (3) (числа обозначают индекс частотности).

Характеристики русского мужчины женщинами и мужчинами обнаруживают большую разнородность и большее количество отрицательных или “половинчатых” оценок. Последние выражаются наличием слов-ограничителей но, иногда, как правило: Умный, но ленивый.

Наиболее частотные реакции женщин на стимул “русский мужчина”:

пьяница (4) + 4 выражения о склонности к пьянству; добрый (2), широкая натура (2), сильный (2). Отмечается также в разной форме отсутствие трудолюбия.

У мужчин стимул “русский мужчина” вызывает более положительно коннотированные ассоциации: умный (4), широкая натура/душа (4), добрый (3). В разной форме выражения представлено семантическое поле “сила”. Помимо названных качеств отмечаются прямота, отсутствие меркантильности, самопожертвование, находчивость, умение действовать в критической ситуации.

Этот факт может быть интерпретирован с позиции данных Муллина и др. (Mullin et al, 1996): респонденты оценивают лиц своего пола выше, нежели лиц противоположного пола. Однако в случае реакций на стимул “русская женщина” данные Муллина и др., во всяком случае на пилотажной стадии эксперимента, не подтверждаются.

Диапазон негативно коннотированных реакций русских мужчин также довольно широк. Наиболее часто, как и в женских реакциях (но в более мягкой форме), отмечается склонность к злоупотреблению спиртным.

Обобщенная картина реакций в отношении русского мужчины (реакции, частотные для всех респондентов, независимо от пола) складывается следующим образом: склонный к пьянству, широкая натура, добрый, сильный.

1. В русском языковом сознании образ женщины имеет более положительную оценку, чем образ мужчины. Женственность ассоциируется не со слабостью, а с силой, решительностью, выносливостью, терпением, любовью, умом и красотой. Реакции, отражающие внешние параметры русской женщины, соотносятся с крупными размерами. В славянских языках смысл больших размеров находился в тесной связи с идеей силы. Таким образом, лексема сила (сильный) непосредственно входит в число частотных реакций на стимул русский мужчина, тогда как образ русской женщины ассоциируется с силой более опосредованно — через описание ее внешности. Учитывая частотность крылатой фразы “Коня на скаку остановит...”, можно заключить, что в образе русской женщины сочетаются сила и внешняя привлекательность, не исключающие друг друга.

2. Русские мужчины высоко оценивают русских женщин, делая акцент не столько на внешности, сколько на личностных качествах — им дается более развернутая характеристика.

3. Сексуальные аспекты отношения полов выражены слабо, преобладают оценки нравственные.

Пункты 2 и 3 могут быть интерпретированы по-разному. С одной стороны, стимулы “русская женщина” и “русский мужчина”, безусловно, имеют обобщающий характер, то есть являются “неспециализированными”, по терминологии Н. Д. Арутюновой, убедительно показавшей, что “неспециализированная” личность определяется, прежде всего, по совокупности нравственных качеств и норм поведения” (Арутюнова, 1999, с. 203). Обширное поле личностных качеств может объясняться именно обобщенностью концепта-стимула.

С другой стороны, есть веские основания рассматривать обнаруженные факты как особенность русской ментальности: не только в нашем эксперименте, но и в целом ряде других работ, материал которых был более представительным, отмечаются аналогичные результаты. Так, при анализе словарных статей женщина и мужчина в РАС обращает на себя внимание низкая частотность среди реакций испытуемых лексем, относящихся к сфере физической сексуальности. То же наблюдалось нами и при анализе русских пословиц. Зато сфера духовных качеств широко представлена как в исследованном нами фразеологическом материале, так и в материалах ассоциативного эксперимента. Н. В. Уфимцевой (1996) показано неодинаковое место физической сексуальности в языковом сознании русских и англичан. В пользу такого вывода говорят также исследования Каштановой (1997), Вильмс (1997) и Яновской (1998).

4. Русские женщины более критичны к русским мужчинам, чем наоборот.

Русский мужчина предстает как человек прежде всего приверженный пагубной страсти — пьянству. Реакция “пьяница” оказалась в женском ассоциативном поле наиболее частотной, а также нередкой в мужском ассоциативном поле. Мужчины оценивают себя выше, чем их оценивают женщины, однако ниже, чем они сами характеризуют женщин.

5. Низкий удельный вес отрицательных качеств среди реакций на стимул русская женщина и высокая частотность лексем самоотверженность, самопожертвование, доброта позволяют выдвинуть два предположения:

а) мужчины ориентируются в своих оценках на идеальный образ, а женщины производят положительную оценку себя;

б) мы уже отмечали, что анализ системных словарей показывает неиерархичность понятий женщина и мать: эти лексемы обнаруживают различные синтагматические и сочетаемостные характеристики; в области паремиологии у лексемы мать отсутствуют отрицательные коннотации. Все отрицательные суждения относятся лишь к лексемам женщина/баба. Отсюда можно заключить, что и в ответах респондентов отразился в первую очередь образ матери, которому не свойственно приписывание отрицательной оценки. В пользу этого довода говорят и реакции женщин на стимул “русский мужчина”, аналогичные высказыванию: нечто, что требует опеки и заботы.

Результат анкетирования совпадает с выводами Г. Гачева: “...русская любовь между мужчиной и женщиной — той же природы, что и любовь к родине. Но это значит и обратно: что и мужчина от любви к женщине ждет не огненных страстей, но того же упокоения, что дает родина=мать-сыра земля” (Гачев, 1994, с...21). В народной ментальности “в отношении женщины к мужчине преобладает материнское чувство: пригреть горемыку, непутевого” (Там же, с. 24).

1. В ассоциативных экспериментах проявилась высокая оценка женского интеллекта, в целом положительное отношение к женщине, значимость ее внешности, невысокая контрадикторность полов. Практически неизменной осталась высокая ценность материнства и такие качества, как любовь, самоотверженность, самопожертвование. Несколько размыт мужской образ. Частотными являются как реакция “сильный”, так и “красивый”, а реакция “умный” не является частотной. “Традиционно мужской” стереотип, на наш взгляд не выражен. За исключением реакции “сила/сильный” и разного рода лексем, относящихся к тематической группе “надежность”, иных частотных реакций мы не обнаружили. Негативные оценки мужчин связаны в основном с пьянством, отчасти с супружеской изменой. Многие реакции, особенно относящиеся к личностным качествам, повторяются как в оценке мужчин, так и в оценке женщин. На наш взгляд, мужское доминирование в результатах современных ассоциативных экспериментов практически не представлено.

Муж и жена рассматриваются как комплементарные сущности и также практически не противопоставляются друг другу. Многие их наиболее частотных реакций на эти стимулы совпадают. Не зафиксировано преобладания негативной лексики в оценке женщин, хотя в мужских оценках исследовавшихся Е. Ф. Тарасовым, она имеет место в большей степени, чем в результатах нашего эксперимента. Возможно, это связано с тем, что опрашивалось большее количество информантов.

Вместе с тем жена чаще определяется через отношение к мужу, однако обратное также представлено, хотя и в меньшей степени. Стереотип “злая жена” выражен значительно слабее, чем в материале пословиц и поговорок, а “умная”, “добрая” жена, наоборот, появляется чаще, чем в материале пословиц и поговорок.

И в материале системных словарей, и в психолингвистических экспериментах преобладают нравственные оценки. Сексуальное взаимодействие полов представлено слабо. Высоко оценивается материнство. С известной долей осторожности можно предположить, что женщина видится носителям русского языка прежде всего как мать, даже в тех ситуациях, когда она выступает в иной функции (жена, женщина и т.д.), однако, этот вопрос требует дальнейшего изучения.

Можно заключить также, что ГС, с одной стороны, сохраняют свою значимость: в разные хронологические периоды материнство, любовь, самоотверженность для женщин и сила для мужчин остаются значимыми факторами, что отражается в языке. Наиболее постоянным оказался материнский стереотип. Существенное место занимает семья.

С другой стороны, имеет место определенная динамика ГС, связанная с историческими и социальными изменениями. По сравнению со словарным материалом, усилились положительные черты, приписываемые женщинам. Психолингвистические эксперименты не позволяют утверждать, что к числу стереотипных женских черт относятся интеллектуальная недостаточность, болтливость. В меньшей степени представлена сварливость, хотя выражающие ее лексемы все же встречаются. Большую значимость приобретает внешность женщины, однако внешность мужчины также имеет значение.

Таким образом, культурная репрезентация пола поддается манипулированию посредством акцентуации определенных ГС в общественном дискурсе.

2. Сравнение русского языкового материала с немецким наряду с многими сходными чертами обнаружило, как показано выше, некоторые различия в интерпретации женского образа. На материале английского языка также были получены данные, подтверждающие этот факт.

Так, аналогичная работа была проведена О. Ю. Леонтьевой и А. П. Мартынюк (1989) на материале английского языка. Ее результаты несколько отличаются от выводов нашего эксперимента. Большинство лексических единиц, положительно характеризующих женщин, входят в семантическую зону “Внешность”. Для мужчин такой зоной оказался “Интеллект”. Семантическая зона “интимное поведение” представлена значительно шире, чем в русском языке (см. также Уфимцева, 1996). Наиболее частотна в ней отрицательно коннотированная лексика. В семантической зоне “Интеллект” лексические единицы, характеризующие мужчин, примерно вдвое превосходят количество единиц, называющих женщин. В семантической зоне “Дееспособность” обнаружена была лишь одна лексическая единица, положительно характеризующая женщин (bee) — резкий контраст с русским материалом. В семантической области “Социальное поведение” отрицательно окрашенные лексические единицы, характеризующие мужчин значительно преобладают и по общему количеству случаев и по количеству используемых лексем. Ряд замечаний В. И. Карасика (1996) о негативных обозначениях женщин в русском и английском языках также дает основания говорить о сниженной мизогинии русского языка.

В исследовании И. Броверман и др. (Broverman et al., 1972), проведенном в англоязычной американской среде, установлен факт большего количества положительно коннотированной лексики, относящейся к наименованиям мужчин; женщина чаще описывалась в связи с ее отношением к мужчине, от которого она так или иначе зависела (отец, муж и т.п.). К числу частотных женских характеристик были отнесены безынициативность, неуверенность в себе, зависимость от других, мягкость, тактичность, эмоциональность, религиозность. Как видно из изложенного, результат этого исследования также обнаруживает существенные расхождения с данными, полученными в русскоязычной среде.

Следовательно, можно говорить о несовпадении стереотипов фемининности и маскулинности в разных культурных средах. Безусловно, вопрос это должен быть изучен более основательно с использованием более крупных массивов данных и с привлечением другого языкового материала.