главная страница
		поиск       помощь

Характер у нее был вздорный. Так многие считали.

— Почему вы решили лечить мою бессонницу? Она мне вовсе не мешает. Она моя. Я к ней хорошо отношусь... Я ее полюбила — чеканила она фразу за фразой утром на кухне. Сын молча слушал.

— Визит этого вашего, с позволения сказать, врача только усилил мою бессонницу. А что, он действительно хороший врач?

— Очень, мама, хороший.

— Врач, который лечит бессонницу. Что за вздор!

— Он невропатолог.

— Скажи уж прямо — психиатр... Я не удивлюсь. Задавал мне глупые вопросы: "Хочется ли вам убрать в квартире, если в ней беспорядок?" Конечно хочется. "Одолевают ли вас сомнения по поводу покупки, только что сделанной вами?" Конечно одолевают. Почти всегда хочется вернуть ее немедленно. Но что из этого? Я не сплю не потому... Мне просто хорошо, когда я не сплю. Не понимаю, кому это может мешать?

— Нам, мама, нам. Ты не спишь, это ненормально и нас это беспокоит. Ходишь, ходишь...

— И слава богу. Я хожу, ты радуйся. Когда-нибудь я этого сделать не смогу. Умру и баста.

— Мам, ну что ты несешь...

— Я? Ничего не несу. Я удивляюсь вам с Ниной. Если увижу еще раз этого невропатолога, ему несдобровать. Единственное, что я могу вам обещать, что буду передвигаться по квартире как можно тише.

— Не о том речь, — мрачно сказал сын.

— О том, о том.

— Ты выходишь ночью гулять. Но ведь это ночь! Темно! Мало ли...

— Не волнуйся, кошелек я с собой не беру, а что еще с меня взять? Знаешь, я не из пугливых.

Вот такой примерно разговор состоялся утром между сыном и матерью Полиной Григорьевной, молодой еще женщиной пятидесяти пяти лет. Полина Григорьевна рано родила, а потом рано женила сына. Внуков у нее не было. Сын женился удачно, жену любил. Они ладили, но детей пока не хотели, и с женитьбой сына у Полины Григорьевны вдруг появилось свободное время. Те мелкие заботы по хозяйству, которые и раньше не доставляли много хлопот, взяла на себя невестка, на работе спровадили на пенсию. Хотя, если быть честной, Полина Григорьевна сама едва дождалась этого дня в своей жизни. Работу она не любила, ходила на нее с отвращением и ленью. В свое время и в педагогический институт пошла только потому, что в их городе было всего два института: медицинский и педагогический. В медицинский не хотелось совсем, оставался педагогический. Через пять лет Полина Григорьевна стала преподавателем географии. Предмет считался у детей неосновным, сама же она считала его скользким. Как можно относиться к географии серьезно, если до сих пор не выяснено, какую же форму имеет наш земной шар: шар ли он, приплюснут ли с полюсов, или шар неправильной формы, как заявили космонавты. И что такое география, если в любой момент этого земного шара с его условными параллелями и меридианами может просто не стать. Короче, как только представилась возможность, Полина Григорьевна покинула школу.

И тут началась бессонница. Каждый раз у себя в комнате она просыпалась от громкого стука в окно. Они жили на девятом этаже. Она резко садилась на своем узком диванчике и понимала, что стук в окно — это всего-навсего стук ее сердца. В темноте она слышала, как оно колотилось в груди и как ребенок у беременной толкало ее и требовало: "Встань, немедленно встань". Она зажигала лампу под оранжевым абажуром, смотрела на часы. Они всегда показывали одно и то же время. Был час ночи. Что дальше делать она не знала. Нет, страха не было, сердце уже через минуту работало тихо и налажено. Но и сна тоже не было. Она гасила лампу, отодвигала штору, садилась на корточки у окна (диван стоял под окном) и смотрела на улицу. Впервые за много лет она видела покойное звездное небо. Звезды были рассыпаны чьей-то щедрой рукой, их было много, но Полина Григорьевна почувствовала однажды, что к каждой из них тянется из ее души тоненькая ниточка, что она сама соединена с ними непонятным образом, и что эта связь прочна и надежна так, как до этого в ее жизни ничто надежно не было. Хотелось приблизиться к ним, рассмотреть, пошептаться. И она шла на улицу. Даже, когда небо было закрыто тучами, шел дождь или снег, она все равно, проснувшись, ощущала уверенную связь в себе с небом и шла ночью гулять, чтобы не выпустить эти нити, так неожиданно появившиеся в ее жизни. Домой она возвращалась вместе с бледным рассветом и уж спала потом, как новорожденный, иногда до полудня.

— Мама, то, что с тобой происходит — это ненормально, — сказал ей как-то утром сын.

И вот тогда-то появился в доме невропатолог.

Визит его и вопросы, которые он осторожно задавал Полине Григорьевне, вызвали в ней яростный протест и раздражение.

Уже через несколько минут она выставила его из комнаты, а потом быстро открыла окно, чтобы выветрился запах его одеколона, который раздражал еще больше, чем вопросы. Несмотря на открытое окно, этот аромат долго держался в комнате, видно одеколон был дорогим. Полина Григорьевна даже выбросила шариковую ручку, которой писал врач, она тоже пропахла, заменила стул, на котором он сидел. И долго не могла прийти в себя от возмущения.

Тогда она и поговорила с сыном на кухне, пока он завтракал.

— Мама, это ненормально, — повторил в который раз сын, — я настаиваю на том, что тебе нужно лечиться.

— От чего?!

— От бессонницы. Сейчас миллион средств... таблетки попринимай. Настойку пиона, Нина принесла вчера...

— Не буду я ничего принимать... Мне хорошо, почему я должна от этого лечиться?

— А нам плохо, мам... Нам с Ниной плохо. Мы просыпаемся, когда ты уходишь на улицу, и уж не спим до твоего возвращения. Неужели не ясно? Я волнуюсь. У меня же работа утром... Тебе хорошо, а мы страдаем...

— Ты хочешь сказать, что я эгоистка?

— В некотором роде, ты поступаешь эгоистично.

— Ну, что же мне делать, по-твоему?

— Принимать снотворное. Аркадий Николаевич сказал, что ничего страшного у тебя нет, элементарно все... старческая бессонница.

— Какая? — в ужасе раскрыла глаза Полина Григорьевна.

— Извини... Возрастная бессонница.

— А кто это Аркадий Николаевич?

— Да врач, который тебя смотрел.

— Он не смотрел, он спрашивал.

Так надо...

— Но я же ему врала... Неужели ты думаешь, что я ответила хоть слово правды на его глупые вопросы?

— Врала?!

— Элементар-р-но, — раскатисто ответила Полина Григорьевна и вышла из кухни.

В следующую ночь она опять бродила по городу, вслушиваясь в его тишину. Вспоминала свою жизнь, которой в сущности как будто и не было. Она с трудом вызвала в себе воспоминание о своей молодости, странно, как странно все казалось ей теперь. Страсти, любовь, которые сотрясали ее, когда у них была совместная жизнь с отцом ее сына, так и ставшим ее мужем, — все это сейчас с трудом вспоминалось, казалось тусклым крошечным эпизодом, а жизни как и не было. То, что она переживала, гуляя под звездным небом, только это было первым, по-настоящему сильным впечатлением в ее жизни. Она уже видела это когда-то в детстве, один раз, когда они поздно возвращались из гостей, почему-то на извозчике, хотя тогда уже не могло быть извозчиков. Она дремала у мамы на коленях и видела сквозь полузакрытые веки это небо и эти звезды. Может быть поэтому, после того свидания с небом, вся остальная жизнь показалась потом такой неинтересной и незначительной.

... Пока она гуляла, на нее обрушивался шквал мыслей, которые раньше не навещали ее, они теснили друг друга, наступали, а она судорожно пыталась их уловить, зафиксировать, запомнить. "Где же все это было раньше? — с горечью думала она. — И что теперь с этим всем делать?"

И хотя она не находила ответов на эти вопросы, все равно ощущение необыкновенного счастья от того, что свободно может двигаться, размышлять, что вообще свободна и не нужно думать о завтрашнем дне, работе, покупках, еде и, что вот она есть, эта прочная связь с миром, только нужно не сопротивляться и идти ей навстречу. Ночью, потому что днем это невозможно. Днем ходят по светофору.

Так прошло лето. Счастливейшее лето в ее жизни. Но однажды ночью она не проснулась. Нет, она не умерла. Она просто не проснулась. Никто не постучал в окно, она спала до утра. Утром ее разбудило жужжание кофемолки. Невестка молола кофе. Она проснулась и почему-то вдруг покраснела. Краска залила ее лицо и уши. Ей казалось, что она видит сама, как пылают ее покрасневшие уши. Стыд, ужас, отвращение к себе она пережила за считанные секунды. Случилось непоправимое, сегодня ночью ее не разбудили. Она вдруг поняла, что тонюсенькие ниточки, связывающие ее с миром вдруг утрачивают свою прочность, рвутся, и она почувствовала такую боль, что застонала. Она физически ощущала в себе отвращение к узкому дивану, к сыну и невестке, которые, тихо переговариваясь, завтракали на кухне. Она не встала, не вышла к ним, а дождалась, пока они уйдут на работу.

А вечером сын сказал:

— Ты сегодня замечательно выглядишь, ма... Вот, что значит ночью не бегать по крышам...

Полина Григорьевна отмолчалась, только опять у нее запылали уши.

Сын нежно обнял ее...

— Ну, ничего мама... Все хорошо.

— В каком смысле? — резко вскинула на него глаза Полина Григорьевна.

— В широком, — улыбнулся ей сын.

И она снова стала спать по ночам. Спала крепко как когда-то раньше, ее тревожили сновидения, а утром просыпалась от звука кофемолки.

Она стала раздражительной, часто ссорилась с сыном и невесткой. Пыталась заводить будильник, чтобы проснуться, но не слышала его. А однажды, когда проснулась на его пронзительное верещание, поняла, что идти ей никуда не хочется, лень было даже открыть штору и окно, чтобы посмотреть на небо.

Так она проспала семь ночей подряд. В понедельник утром дождавшись, когда сын с невесткой ушли (они торопились, и она слышала, как невестка злилась, разыскивая свой зонтик: "Вечно ты его куда-то засунешь"), она торопливо вышла на кухню, постояла у окна, вслушиваясь в громкие детские голоса с улицы. "Что же это такое? Что же я сделала не так? — думала Полина Григорьевна. — Почему ко мне больше не стучат?" Больше мыслей не было. Чтобы как-то начать день, она решила сварить себе кофе.

Лениво открыла шкафчик, где стояла банка с кофе, взяла ее и вдруг увидела новую яркую упаковку. Раньше ее здесь не было. И вообще все лекарства находились в аптечке, специальном шкафчике в ванной.

Упаковка была нарядной, наверняка импортной, таблетки в ней были веселого оранжевого цвета. Упаковка была неполной. В ней не хватало семи таблеток. Надорванная фольга обнажила пустые гнезда.

И Полина Григорьевна поняла — эти семь таблеток каким-то образом съела она. Вот почему к ней не стучали по ночам. Может быть и стучали, но она не слышала. Не могла.

Слезы потекли у нее из глаз быстро-быстро. Тяжелые, крупные как горошины, они заливали ее ситцевый халат и капали с него на пол. Она слышала, как они стучали по линолеуму и от этого было ощущение, что на кухню каким-то образом проникла большая лягушка. И по-хозяйски шлепала по полу. Холодные ее лапки коснулись ноги Полины Григорьевны.

Полина Григорьевна вздрогнула и хотела посмотреть вниз, чтобы прогнать эту мерзкую лягушку, но холод от ее лап проник вдруг в тело, стало трудно дышать, и Полина Григорьевна, падая, с удивлением увидела кусок ночного неба в открытую узкую створку окна, успела подумать: "сейчас ведь день".

С Полиной Григорьевной случился инфаркт, но врачи выходили ее. Потом она долго была на реабилитации в санатории, потом вернулась домой. Сын и невестка окружили ее нежной заботой. Они не разрешили ей спать в отдельной комнате и перенесли ее диванчик к себе. Чтобы, если она вдруг ночью проснется, кто-то был рядом.