главная страница
		поиск       помощь

Мужской голос ответил по телефону: “Мне все равно, я пойду на любую площадь, в любой район. Если ваш вариант подойдет моей жене, бывшей, я заранее согласен. Позвоните ей. Я дам вам ее телефон... тем более, что она тоже давала объявление, оно мне попадалось”.

Голос был хорош. Вот как по следу сыщики определяют рост и вес, так по голосу я узнала (это не разъять, это синтетическое ощущение), что он — тот человек, которого я искала. Я вышла бы за него не глядя, я ринулась бы напропалую на звук этой речи, сдержано-горькой и простодушно-открытой — разве не о силе и благородстве говорит эта доверчивая открытость? Слабый — подозрителен, скрытен, уклончив.

“Я уже полтора года нигде не живу, вы застали меня случайно, это телефон моего отца”.

“Нигде не живу” — значит, у женщины?... А может, перебивается по квартирам друзей? Друзья геологи, вечно в поле, вполне с таким голосом могут быть друзья геологи.

Слабый не стал бы так раскрываться — квартира отца, нигде не живу, и уместно ли дать телефон жены (советуясь со мной). Он делал меня доверенным лицом, не боялся чужих: значит, нет ахиллесовой пяты, которую лучше скрыть за размытым “так сложились обстоятельства”. Очень немного таких людей.

И такими-то разбрасываться!

Я стала думать о его жене: живет себе в центре, в большой квартире и вот уже полтора года перебирает варианты, все отвергая: не хочет лишиться ни одного из своих преимуществ, а что человек из-за ее разборчивости полтора года “нигде не живет”, то ее не касается! У, племя ненавистное!

Я позвонила ей. Мною двигал интерес не только квартирный. Вот услышу ее, сопоставлю голоса, интонации — и все пойму, что у них произошло. (И есть ли место мне в этой истории...)

Но ответила теща, увы, не жена. Впрочем, тоже много прояснила.

(Телефонный век; не сходя с дивана, говорим с друзьями — и тем ограничиваемся, чтобы не ехать, не мерзнуть, не мокнуть. И так информация зрения — глаза в глаза — заменилась информацией слуха. “Что у тебя случилось?... Но я же слышу!”)

Итак, трубку сняла теща. Выслушав мой вариант обмена, она сварливо обрушилась:

— Значит, ему однокомнатная квартира, а нам двадцать восемь метров, смежная? А ему восемнадцать! Да вы что?! Не слишком ли жирно? Я консультировалась у юристов, ему полагается одиннадцать метров, а нам тридцать три. И комнаты должны быть изолированные. И в центре. Нет уж, нам это не подойдет!

Она выкрикивала это так плотно, без просветов, что мне некуда было вставить оправдание ее зятю: что это вовсе не его происки, это я виновата, что у меня такие две квартиры: двухкомнатная смежная на окраине и однокомнатная, мамина, с телефоном.

Они, значит, пуще собственного урона боялись, как бы он, ненавистный, не выиграл чего.

Вдруг я поняла, что причиной всему эта теща. Она по своей чрезвычайной глупости видит и чтит лишь ближайшую выгоду и не понимает, что теряет на этом.

(Знаю одну мудрую женщину, она прожила редкостную счастливую жизнь. Она нисколько не дорожила своей “территорией”, не то что другие, которые воюют с ближними за каждую пядь насмерть. Дорого им обходится победа. А она без боя отдавала детям и мужу все, что у нее было: время, силы, вещи, труды и заботу. И, отступая на каждом шагу, выиграла жизнь. Такая вот стратегия).

Теща моего возлюбленного (да, возлюбленного!) была из тех, близоруких. Ей искренне непонятно, какой прок в мужьях. Одни хлопоты: стирай им рубахи, гладь, лишнюю пару картофелин чисти, лишнюю пару тарелок мой, и насколько же выгоднее получается без них, с одними алиментами: пол чище и не накурено.

И молодая дура-дочь — на поводу у дуры старой.

Бедный, добрый, открытый, мужественный человек — не смог одолеть эту могучую правоту. Я должна оправдаться перед ним — за весь наш подлый женский род, корыстный и ненасытный, а то так и состарится, навек огорчившись. Он должен узнать наконец, что щедрая сила его бесценна, доверчивость необходима, а голос его долгожданен, а смех его радует сердце, а лишняя стирка никому не в обузу.

Вот позвоню сейчас — не мучайся, ты любим, ты необходим! С твоим складом ума, мужской повадкой, и недостатками, и вредными привычками! Я гибну без тебя.

Но мыслимо ли сказать это вслух? “Извините, но у меня уже есть новая семья...” Готова ты это услышать? Спасительное телефонное инкогнито для отступления. И стыд, стыд, стыд поражения.

Ну и что, пусть!

А как начать? “Мне понравился ваш голос и поэтому...”?

Нет, это только кажется, что возможно. Преграды непреодолимы.

Пойду к подруге, пусть она позвонит. Нейтральное лицо, найдет нужные слова. Мол, извините, с вами однажды говорила одна женщина, она в вас влюбилась, не будете ли вы так любезны сообщить о себе, как там у вас, валентность свободная имеется или нет? И если имеется, то ваши данные: возраст, образование, рост.

Нет-нет, рост неважен, решительно неважен, абсолютно неважен! Хоть на голову меньше, ради Бога. Образование тоже — ну причем здесь образование, ведь по голосу знаешь, с каким человеком имеешь дело, будь он хоть трижды неграмотный.

И я отправилась к подруге. Посидеть на кухне, рассказать, что обмен мой никак не движется, но зато я влюбилась по телефону и хочу с ее помощью обезопасить себя от телефонного поражения.

(Телефонная жизнь... На растленном западе уже появился новый вид разврата: по телефону. Сидишь себе дома, в привычной обстановке, а специалист нашептывает тебе на ухо, умело манипулируя как тембром голоса, так и смыслом речей...)

И вот я у дома подруги, вот поднимаюсь по лестнице. На площадке перед вторым этажом, где висят почтовые ящики, на широком подоконнике выставлена открытка-извещение. К кому-то неправильно попала в ящик, и ее выставили, чтобы адресат забрал. Я машинально взглянула, и вдруг: открытка адресована мне!

Никаких сомнений: фамилия моя и инициалы. Хотя адрес — здешний, этого дома.

Я растерялась, не знаю, что и подумать. Взяла ее (со страхом: кто-то же все это подстроил и ждет в засаде, как я ее возьму), повертела: “Ваши часы готовы” — на обороте.

Никаких часов я никуда не сдавала!

Постояв так пять секунд, я вдруг сообразила, что происходит. Читала ведь фантастику, знаю, что такое провал во времени. Это открытка из моего будущего! Значит, я буду жить в этом доме!

Подхваченная догадкой, я бросилась бегом по лестнице вверх — звонить в ту квартиру, что значилась в адресе.

Забыла и про подругу, и про телефонную любовь.

Мне открывают. “Простите, у вас трехкомнатная?” — “А в чем дело?” — настороженно (вот вам типичная реакция слабых. А он бы просто и сразу ответил “да” или “нет”). — “Вы, случайно, не размениваетесь?”

Они поражены: “Откуда вы знаете, мы еще не давали объявление”. — “Так. Знаю.... То есть, я на всякий случай спросила”. — “Ну, предположим, размениваем”.

Я называю свои адреса, они ахают: в моем доме, оказывается, живут их родители, и лучше варианта не придумаешь.

Фантастика, значит, не врет. Хорошо, хоть она кое к чему нас предуготовляет.

Короче, мы были согласны меняться тотчас. Визит к подруге пришлось отменить. Мы немедленно поехали смотреть мою и мамину квартиры и решили скорее заказывать машину (“Вы не передумаете?” — “Нет, а вы?” — “И мы нет”), чтобы переехать прежде всякого оформления документов, пока погода стоит.

В хлопотах намечаю себе: не забыть бы потом зайти в ремонтную мастерскую и сдать им какие-нибудь часы. Чтобы “эта” открытка была выписана. Надо чтить законы бытия. Фантастика предостерегает на сей счет. Чтобы не нарушилась связь явлений. Чтобы эта открытка где-нибудь там на почте провалилась во времени на месяц назад... Чтобы я узнала из нее свой будущий адрес.

Кстати, надо посмотреть даты на почтовых штемпелях!

Ах, но открытка куда-то исчезла из моей сумки!

Хм, “куда-то”! Ясно куда! Она вернулась в свое время... В потом. Вполне естественно. Бог есть, судьба есть, все есть на свете, что необходимо для правильной жизни. Доказательства были мне явлены с такой отчетливостью, что я даже потрясения не испытала, удивления, а приняла как самый насущный порядок.

Моя телефонная любовь, конечно, поблекла в свете таких выдающихся событий. На какое-то время я вообще про нее забыла: хлопоты переезда, упаковка вещей, усталость, помощница-подруга (теперь мы в одном подъезде, какая удача!), вешаем занавески, обустраиваем комнаты, мама готовит на кухне — какое счастье, мама теперь всегда рядом, и Сережка под ее присмотром.

Когда я вспомнила об этой любви, она уже пресуществилась в другую форму — в готовность жертвы и спасения. Та теща и ее несчастная дочь — бедные, не знают, что есть судьба и рок, и потому громоздят ошибки, и не мне ли, знающей, их предостеречь?

А от моих притязаний на него я отказалась, какое может быть “отдельное” счастье перед лицом того грозного и высшего факта, что Бог — есть! Я, свидетель, теперь лишь руками развожу на эгоизм своих устремлений.

Немного управившись с делами, я отправилась в их полнометражный дом в центре города. Кто их еще вразумит, как не я?

Мадам оказалась моей ровесницей, даже и посолиднее (возможно, за счет того, что она врач, и благоприобретенная важность добавляет ей пару-тройку лет.) Но нас, свидетелей, этой важностью не проймешь. Говорю ей: “Продолжайте размен квартиры, но отселяйте не мужа, а мать”.

А она гордо так вскидывается (да, уж это так: познанная истина делает человека смиренным, а заученные догмы — гордым) и — по какому, дескать, праву, он что, подослал вас?

“Я никогда не видела вашего мужа. Я лишь говорила с ним однажды по телефону про обмен. Но теперь у меня есть не только право, но обязанность вмешаться в вашу жизнь, потому что я все про нее поняла”.

Она усмехнулась: “Он подослал вас”. И стала красиво негодовать по поводу моего предложения: “На старости оставить мать одну? Вне семьи? Чтобы она у меня не дожила своих лет?” (Все догмы пышны и красивы, как тропические цветы. А запаху-то!...)

“Ваша мать — спирофаг, пожиратель духа. Она одобряет в жизни только то, что выгодно лично ей. Мир постоянно перед ней в долгу.”

“Не смейте говорить о моей матери в таком тоне!”

“Если вы и мужу так же заявляли, то я понимаю, почему он отсюда ушел и не торопится вернуться. А ваша маменька сейчас рыщет по гастрономам, и каждую добытую рыбину она поставит себе в неимоверную заслугу, а весь остальной мир в очередях стоять не любит, а пожрать не дурак!”

Моя визави присмирела. Видимо, я угадала тон и словарь ее матери. Такие совпадения деморализуют.

“Он подослал вас”, — уверилась она.

“Он или не он — считайте, как вам удобнее. Меня вы больше никогда не увидите и от него обо мне ничего не услышите, но вы убедитесь, что я была права”.

По-моему, на нее все это произвело впечатление.

По крайней мере, я слышала потом от третьих лиц (ведь мир тесен), что их брак восстановился.

Когда же мы отправились в бюро обмена, чтобы оформить наконец наши документы, то оказалось, что мы с моей обменщицей — однофамилицы. Да, и инициалы у нас совпадают...

— Ах, зайдите, пожалуйста, в часовую мастерскую! Ваши часы готовы! — оповестила я ее с опозданием.