|
|
|
|
|
|
|
|
||
|
|
|||
|
|
|
|
|
Она была настолько бойка, что даже меня заграбастала в плен.
— Пойдем, пойдем! — бесцеремонно тянула за рукав, попутно отряхивая на мне вовсе не грязный подол юбки. — Погляди, какая ты баская! Разве думно эдакой бабе да без мужика? Сейчас мы это поправим, только ты не упирайся!
Я и сама поняла, что упираюсь напрасно. Это девушки поверят в сказку про междугородную любовь и редкие желанные встречи. Взрослым же ясно: мужик должен быть рядом, а баба — при нем. Не так? Так, я и сама этого желала. Но где возьмешь такого, чтобы был он полностью твой?
— Всего две улицы отсюда! — убеждала она, и я сдалась. Чем сидеть одной в гостинице, лучше пойти к людям на ужин и заодно испытать судьбу. Чего в жизни не бывает!
Принаряженные, мы направились в гости. Был теплый летний вечер в глухом северном городке, поросшем акациями, сиренью и соснами.
— У них и скотины целый двор, — набивала цену сваха, — и огород аж двадцать соток, и дом новенький, только после ремонту, а главное, — она приостановилась, переходя на шепот, и огляделась. — А главное, у него на книжке... знаешь сколько?!
Я пожала плечами:
— Главное, чтобы человек был хороший...
— Ой, а какой уж он хороший, какой хороший! — запела она вдохновенно, и я предпочла помолчать.
Хозяйка, мелькнувшая у окна, встретила нас уже на крыльце.
— Матушки мои, Матвеевна... кого ж это ты ведешь? — всплеснула она руками и цепким взором окинула меня. Удивление ее было наигранным. Значит, вели меня не первую. Но я была очень даже ничего, и хозяйка улыбнулась.
В отличие от Матвеевны крепкой, высокой и быстрой — эта женщина была мала, как воробышек, зажата и неспешна. Хотя было ей за шестьдесят, волосы из-под платка выглядывали совсем черные и глаза, мягкие, теплые, все в морщинках вокруг, озорно улыбались из-под бровей. Мне стало вдруг спокойно и уютно.
Уже через пять минут — под командованием подруги — хозяйка водила меня по дому, предъявляя его достоинства. Он и впрямь был хорош, крепок и разумно спланирован.
По приказу Матвеевны Марья Павловна открывала шкаф за шкафом, демонстрируя платья и костюмы.
— Ты посчитай, посчитай! Одних рубах у него пятнадцать!
— А теперь, — опять таинственно прошептала Матвеевна, — ступай сюда, сюда... — Она остановила меня возле сундука и заставила закрыть глаза. Я покорилась. — Открой! — воскликнула она, брякнув крышкой.
Я приготовилась увидеть не меньше чем бриллианты... Сундук оказался полон белья.
— Ты ройся, ройся! — принуждали меня, и я покорялась. — Три сундука одного постельного! И все — под колено! Гляди!
Это добило меня окончательно.
— Все! — объявила я. — Перекур! Пьем чай...
Это был мудрый ход. Вслед за мной Марья Павловна жадно выпила две чашки и освобожденно вздохнула. Мы понимающе переглянулись.
— Ну, как невеста? — не прекращала работу сваха. — А?!
— А как век свой с нами жила! — искренне сказала хозяйка и посмотрела на меня с надеждой. — Такая простая!
Сердце мое взныло.
— Вот и решайте! — с чувством исполненного долга Матвеевна сложила руки на коленях. — Я плохого не присоветую.
— Может, сначала жениха дождемся? — робко вставила я. — Мне бы хоть разочек глянуть... Тотчас подали альбом, уселись вокруг и с двух сторон стали пояснять снимки. Я запомнила лишь про Валерия. Было ему сорок.
Марья Павловна приходилась ему не родной матерью. Она взяла его из детдома вскоре после войны, оставшись одинокой. Вырастила послушным и хозяйственным. И вот потеряла надежду, что он женится сам.
— А мне ведь помирать скоро, — завсхлипывала она. — Я бы вам все отдала — живите одни и делайте все как знаете! А сама бы в баню перебралась, вот и хорошо бы...
Мне захотелось обнять ее и сказать, что не надо в баню, мы с ней прекрасно поладим в доме. Но она скрестила руки на груди, как перед причастием, и добавила умоляюще:
— Только бы она не пила и не курила...
Матвеевну как стегнули.
— Да она и не делает ничего такого! — воскликнула она и требовательно глянула на меня: подтверди!
— Ну что вы, — сказала мирно я и на миг положила свою ладонь на сухонькую, с выступающими венами руку Марьи Павловны. Затем решительно поднялась и отвернулась к стене — разглядывать фотографии в рамках. Вот Валерий с гармошкой, улыбается широко, по-доброму. Вот за рулем грузовика. Передовик! — гордилась мать. Вот он с нею... Скорей бы хоть возвращался с работы!
— Вас бы пара была — чернобровых! — пропела над ухом сваха, и я вздрогнула.
— Пойде-ем, — потянула ее хозяйка, — не мешай! У нас дел полно.
Я видела в окошко, как они понесли к бане дрова, затем ведра с водой, но не стронулась, чтобы помочь. Я была в ловушке, и оттого еще более хотелось сохранить независимость. Уткнуться, например, с умным видом в свои блокноты. Матвеевна, конечно, доложила хозяйке про мою журналистскую профессию. Вот и пускай привыкают!
Хитрость подействовала. Вернувшись с улицы, женщины забегали по дому на цыпочках и прикрыли дверь ко мне в залу. Однако я слышала, как звонили какой-то Сергеевне, приглашая на смотрины, и велели зайти в магазин.
Я склонилась над столом и обхватила голову. Сбежать? Это надо было делать раньше, теперь грешно. Значит, плыть по течению, надеясь на чудо?
Накануне мы провели с Матвеевной славный день. Я приехала к ней от областной газеты, и она рассказывала, как уходила добровольно на фронт со своим конем, как определили ее в транспортную роту, как «пискоток» стоял, когда стригли девчонок перед отправкой.
— Надевали на войне брюки, гимнастерочку, еще шапку надевали, а в руках — винтовочка! — выпевала она свои частушки. — Ленинград я защищала, северну столицу. Была похожая на парня, а не на девицу!
И «языка» приходилось брать, и хлеб бойцам печь, и под обстрелы попадать.
— Что гром? Мы его теперь и не слышим!
После войны и с мужем нажилась, и после него, овдовев. Но думать не думала, что вдруг потянет сочинять.
— Сплю-сплю, да вдруг как начнет в голове складываться. Соскочу — и к столу. Сын стал потом пробки выворачивать. Так я на стене в темноте карябала... Я любила в лес ходить по желтую морошку. Я любила игрока за его гармошку!... Вот какая непутевая старуха сделалась... Прыгаю лягушкою, да и помру с частушкою. Прыгаю да квакаю, никогда не плакаю.
Когда Матвеевна обнаружила во мне невесту, я отшутилась. Однако силы свои не взвесила. Она взяла меня, как «языка», и доставила по назначению. Побег мой был обречен на неуспех, я просчитала. Поэтому, насидевшись одна без дела, я вышла к женщинам.
Они копошились в кухне. На сковороде фырчало сало. Матвеевна дочищала картошку, а хозяйка выкладывала на тарелки содержимое банок из подполья.
— Вот и тут все полно! — не преминула ткнуть меня в бок сваха. — И тарелки, и кастрюли!
— Ну-ка, — перебивая ее, ласково прикоснулась ко мне хозяйка, — порежь-ка вот это на салат, — и пододвинула огромное блюдо.
Я тут же вспотела от боязни накрошить овощи слишком крупно и не угодить. При этом едва не оттяпала себе палец. Затем, перенося посуду в залу, чуть не разбила хрустальную рюмку. Видел бы это жених!
— Там не Валера ли приехал? — повела головою на звук проехавшей машины хозяйка. — Не-ет... Что-то долго он сегодня. Знал бы, кто его ждет, поспешил бы...
— А ты бы, Маня, показала пока свои медали, — предложила Матвеевна. — Я-то уж своими хвастала.
Марья Павловна протянула мне коробочку, в которой вместе с грамотами на имя Дуровой М. П. хранились дорогие ей реликвии: «За доблестный труд в Великой Отечественной войне», «К 30-летию Победы» и «Ветеран труда».
— Она ведь тоже пороху понюхала — санитарочкой была под Ленинградом. А как ранило, сюда вернулась.
Марья Павловна вытерла глаза и подхватила:
— А как одной жить? Решила в Череповец, в детдом, ехать. Достала у дверей конфету и думаю: кто первый подойдет, тот и мой будет...
— Он у тебя и теперь до сладостей, как девица. И по характеру.
— Да плохо ли это для жизни? — Марья Павловна взыскующе глянула на меня. — Он и поросят накормит, и поесть сам сготовит, и постирает, и выгладит — все может. Полы подметает и песни поет — ну чисто девка!
Она таяла от любви к сыну.
— Ох, и правда что-то долго, — заерзала Матвеевна, — хоть поиграл бы мне, а то ноги плясать чешутся.
— А ты попой! — сказала Марья Павловна, прибирая награды.
— Прямо так? — скокетничала Матвеевна и взмахнула рукой, взвеселяя себя. — Где же вы, мои подружки, фронтовые девушки? Раньше были ладушки, а теперь уж бабушки! И-эх! — Повисла тишина. — Нет, не получается без музыки! Хоть бы Сергеевна шла.
— Да вон она, — спокойно молвила хозяйка, торчавшая у окна, и приветно кивнула во двор. — Ну, теперь и садиться станем, всяко скоро Валера придет.
Сердце мое застучало не ровно. Я вновь поглядела на снимки на стене. Я верила в волшебство и хотела испытать его на себе. Тридцать с хвостиком — это не шуточки...
— А у Сергеевны девочка тоже из детдома взятая, — зачем-то шепнула мне Матвеевна и шагнула к дверям.
Гостья оказалась моложе подруг, полная и пышногрудая, с низким голосом. Она выставила заказанные бутылки и улыбнулась мне ободряюще: дескать, я в курсе.
— Давайте, давайте на диван! — с неожиданной решимостью стала загонять нас за стол хозяйка. — Я уже слышу, что сыночкина машина гудит!
И она кинулась из дома. У меня сжалось внутри. Можно было подглядеть в окно... Но — дольше ждали!
Марья Павловна впорхнула на порог взъерошенная.
— Сейчас, мои гостечки! Сполоснется Валерочка! — мигом выбрала из шкафа белье сыну и вновь исчезла.
Прошло минут десять-пятнадцать, я заметила по настенным часам. Показалось — час. Коленки мои вздрагивали. Я прижала их ладонями.
Вошел Валерий. Ясный от умытости! Чернобровый! Открытый! Сразу направился к столу. Женщин подбросило — они скоренько освободили проход. И я встала... И чуть не закричала с досады — он был на голову ниже меня!!!
Как потом наливали, ели, говорили, пели, помнится смутно. Чем они думали, чем, затевая это сватовство?! Хотелось напиться так, чтобы сразу все кончилось. Но я помнила скрещенные на груди руки Марьи Павловны и настойчиво закрывала ладонью стопку.
— Валерочка тоже не любит это дело, — тихо соглашалась мать.
— Отчего не люблю? — Валерий был весел, в руках держал гармошку. — Просто нам перед выездом давление проверяют. Неприятностей не хочу, это да.
— Да вы ешьте, ешьте!
— Эй, Сергевна, — возбужденно толкала подругу сваха, — ты бы встала да порастряслась!
Они выбрались на свободу и под гармонь задробили по блестящим от лака половицам.
— Ой-ё-ё-ё-ё-ё-ёй, скажите милушке моей, чтобы шла венчалася, меня не дожидалася!
— Как артисты выступают, мои слезы капают. Постарела я теперь, меня уже не сватают! — выдавали женщины тематический репертуар.
— Посидим, повечеряем, никому не досадим. По-хорошему любили, никому не отдадим!
Мы с Валерием меж тем разговорились. Было легко и просто. Мы нащупали несколько общих тем, коснулись многих государственных бед.
А женщины судачили о бабьем и строили планы.
— Двумя-то ящиками не отделаешься на свадьбу! — уловила я.
— Да хва-атит, куда ее?
Пару раз я поймала на себе влажный взгляд Марьи Павловны. Она тут же спохватывалась и начинала махать руками:
— Матвеевна, ты мух-то гони — и бе-ей!
— Уже уби-ила!
— Цестно?
— Цестно! — общались они без меня.
Но настало время расходиться. За окном стемнело. Сергеевна вспотела и обмахивалась платочком. Матвеевна, поднявшись, вопросительно глянула на меня. Я встала. И вдруг ощутила, как хозяйка легонько тянет меня за пальцы:
— Оставайся у нас-то-о...
Я безвольно осела на диван.
— А половики-то еще не казали! Сколь наткано! — упиралась Матвеевна.
Но Марья Павловна настойчиво подвела ее к выходу.
— Милости просим завтра!
— Ой, нет! — враз отрезвела Матвеевна. — Завтра я буду ждать жениха. Вдовец, шестьдесят лет. Я ему сразу трех невест подобрала.
— Ну-ну, — похлопала ее по спине Марья Павловна, — ступай с Богом.
Дверь закрылась.
— Да-а! — восторженно произнес в тишине Валерий. — Талант у человека пропадает!
— Разве пропадает, сынок? — мать перекинула взгляд с него на меня.
— Да я так... Давайте убирать.
И он стал носить в кухню тарелки. Я покорной супругой начала мыть посуду. Мать вытирала.
Когда в дом вернулся порядок, Марья Павловна спросила тихонько:
— Вам где стелить-то, Валерочка? Тут или в светелке?
Он взглядом позволил решить мне. И вместо того, чтобы противиться, я спокойно сказала:
— Только не здесь, здесь жарко!
Она кивнула и протянула мне мимоходом полотенце и сорочку.
— Ступай ополоснись в баньке, Валера проводит.
Мы сели вдвоем на крыльце. Деревья стояли вокруг темными стражами. В небе выступила звездная пыль. Пахло какими-то пряными цветами... В сердце моем колыхнулась волна счастья, смывая соленый налет годов. Показалось, что чудо опять — вот, рядом, только протяни руку. От соседа веяло покоем, мудростью и надежностью. Разве не о таком мне мечталось: вдали от городской сутолоки приклонить голову к родному плечу и начать все сначала? Подумаешь, рост!... Валерий молча курил, не отвечая на исходившую от меня тревогу. Он был как друг, как брат. Как интересный собеседник. Но видеть отныне его — и только его... Нет, к этому я не была готова.
— У меня же работа, — оправдывалась я.
— Ну, газета есть и здесь, — не понимал он.
— Я только в городе могу работать и жить!
— Да и я бы мог отсюда уехать, но пока нельзя.....
Я догадалась: пока жива мать. Тут же представилось, как она улеглась теперь в доме со счастливо бьющимся сердцем, строит планы. Но не складывалось у нас, никак не получалось общее будущее!
Мы попытались еще раз,
— А сколько твоей дочке лет?
Я не выказала желания продолжать эту тему.
— А ты про своих настоящих родителей что-то знаешь?
Валерий помолчал и обронил:
— Это грустная история, не стоит...
Пора было спать. Мы поднялись, и я нарочно встала ступенькой ниже. Теперь глаза его были вровень с моими, и в них отражалась круглая луна.
Опять в душе моей плеснулось девчоночье ожидание счастья. Я изо всех сил немо прокричала: ну обними же меня, пожалуйста!
Он положил мне руки на плечи и аккуратно коснулся моих губ. Повеяло холодом.
— Ну, — бодренько сказала я, — иди, я сейчас! — и зашагала к бане.
... Кровать в светелке оказалась широкая, на двоих. Мы улеглись на комсомольском расстоянии и молчали. Луна нагло подглядывала сквозь плотную штору. В тишине прошло минут пятнадцать. Жених не шевелился. Подумаешь! — вдруг обиделась я и отвернулась к стене. Еще уговаривать его! Значит, есть зазноба, о которой мать не ведает. И слава Богу... Но я — то тоже, хороша!
Однако не спалось. Очень кстати в огороде истошно завопили коты — как намекали! И я вдруг затряслась от смеха, сначала тихонько, потом вслух.
— Ты чего? — наконец-то радостно отозвался Валерий. — А?!
Господи! Ну не старики же мы, и оба холостые. Ну не смешно ли проваляться всю ночь в одной постели невинно? Кому от этого радость?
Я первой потянулась к Валерию. Он не воспротивился.
Поднялась я небывало рано.
— Ну, хороший ли мой сыночек? — отчаянно вскинула на меня глаза Марья Павловна.
Я прижала ее к себе осторожно, как прижимают к груди птицу, и поцеловала в висок.
— О-чень!
И добавила, чтобы уж сразу:
— Только мне в обед надо на автобус...
— Ка-ак? — заозиралась она.
— Работа, мама, разве ты не понимаешь? — выручил Валерий, допивавший чай. — Я вот не могу не пойти, да? Так и другие.
Он облачился в робу и стал опять посторонний, но надежный и уверенный в себе. Я вдруг пожалела, что нет у меня подруг маленького роста. Но куда же местные-то девки смотрят?!
— Мама, ведро сала не забудь подать, обязательно!... Ну, я пошел! — и он махнул мне по-братски от двери.
— Да как же так, как так... — растерянно бродила по дому Марья Павловна. — И когда же ты приедешь опять, а?
Что я могла сказать? От ведра отказалась наотрез. Чтобы загладить вину, до отвала наелась.
— На хоть я твоей дочке платочек подарю, — полезла она в сундук, — аленькой!
Я приняла дар, записала в блокнот почтовый адрес, чтобы выслать Марье Павловне домашние тапочки тридцать третьего размера. И сбежала...
Ступают ли еще по земле ее ноги? Женился ли сын и счастлив ли? На его богатство в ту пору охотницы нашлись бы! Но сам он, похоже, дожидался любви. Я свою встретила только в сорок. И сразу, как в омут головой. Оставила и ненаглядную работу, и даже город. Правда, суженый мой оказался на голову выше меня. Но разве в этом дело?