главная страница
		поиск       помощь

Из цикла "Дела давно минувших дней"

Мне дали от Института командировку в Москву. Я нарочно выехал в пятницу вечером, потому что в субботу или в воскресенье надеялся попасть на "Бесприданницу". О спектакле этом много писали и говорили, а главное — мне хотелось увидеть Лелю в роли Ларисы. Я не знаю, какой она стала, как-то так вышло, что я с детства ее не видел, хотя она много снималась в кино но и фильмов с нею мне почему-то не пришлось посмотреть. Все мои сотрудники и знакомые, попав в Москву, во что бы то ни стало стараются посмотреть "Бесприданницу" и все восхищаются игрой Лели. Вот и я решил попытаться достать билет. Я помню как Леля играла добрую фею в школьном спектакле. А теперь играет Ларису. Хочется посмотреть.

В субботу как раз шла "Бесприданница". У входа в театр толпились люди, "нет ли лишнего билетика?" спрашивали еще на троллейбусной остановке. Но я все-таки вошел в полутемный вестибюль и встал в очередь к окошку администратора. Очередь была длинная, но двигалась быстро. Высокий полный мужчина отошел от окошка. "Я же командировочный, я же завтра улетаю" — бормотал он сокрушенно. Я понял, что билета ему не дали и мне конечно тоже не дадут. Не успел я придумать, как уговорить администратора, как подошла моя очередь, и я как все сунул голову в окошко. Высокая стройная женщина стояла возле администратора и розовым ногтем постукивала по его столу. Я почему-то раньше всего увидел этот ноготь и красивую белую руку. "Алеша! — воскликнула женщина низким глубоким голосом. — Алеша! Подожди, я сейчас". Я так ничего и не сказал администратору. Леля в накинутой на плечи шубке стояла передо мной и держала меня за обе руки. "Господи, Алеша — теперь она говорила почти шепотом. — Ну, ладно, давай скорей записывай адрес. Вот тебе контрамарка, а после спектакля я тебя жду. Только сегодня замена, Кирюша опять накирялся — она засмеялась. Только совсем не так как когда-то. — Приходи, ладно?" "А не поздно? — спросил я. Леля опять засмеялась и мне стало как-то неприятно. "Ну вот еще, поздно!" — сказала она и исчезла.

Я сидел в шестом ряду партера на подставленном сбоку стуле, смотрел спектакль (я забыл его название) и думал, что глупо не идти к Леле только потому, что мне не понравился ее смех. В детстве, когда Леля улыбалась, все лицо ее становилось розовым. А теперь — нет. Но все-таки она дружила с моей сестрой, мы так давно не виделись. Все изменилось за эти годы и в нашей стране и в нас самих. Моя сестра Машка кончила художественный техникум, в институт не пошла, дважды была замужем и все неудачно. Теперь живет с сыном в городе Углегорске, где-то работает, пишет редко, уверяет, что все у нее хорошо. У папы отобрали мастерскую, у него жестокий радикулит, он целые дни лежит и рисует карандашами и тушью. Ходит он мало, с палкой. Мама поседела, защитила докторскую, все также увлечена Шекспиром, даже ездила раз в Англию на конференцию (тетя Белла похлопотала), но в первый же день потеряла в Британском музее все деньги и документы. В квартире мы теперь одни. Тетя Марфута умерла, ее маленькая комната так и стоит опечатанная. Галина Леонидовна живет в доме престарелых. Мама ее навещает, мы откладываем для нее сладости. Квасницкие уехали в Израиль, а Кудряшовых мы теперь не видим — нашу квартиру после капитального ремонта разделили. Мой младший брат Лизандр (прежде мы звали его просто Малыш, уж очень странное имя дала ему мама — все из того же Шекспира) тоже не живет с нами. Он учится на каких-то курсах, работает не то на бирже, не то в фирме, я в этих вещах плохо разбираюсь, и купил себе квартиру. Изредка он приезжает к нам на своей роскошной машине, подарил маме ко дню рождения дорогой браслет, он лежит в буфете вместе с бабушкиными серебряными ложками. Время от времени к нам являются по моде остриженные мальчики и вносят ящик с продуктами — "гуманитарная помощь от Лизандра". Папа всякий раз сердится и кричит, что не желает принимать подачек от "такого сына". Когда Лизандр был Малышом, папа сделал ему расписную кроватку. Она долго стояла в чулане, а потом Лизандр продал ее каким-то иностранцам как кустарное изделие и принес папе доллары. Папа бросил доллары на пол, он страшно расстроился, даже заплакал: "Я мечтал, что мои внуки и правнуки будут спать в этой кроватке, любоваться ею и вспоминать деда-художника, а ты..." Лизандр пожал плечами, поднял доллары, положил их в карман и уехал. Бедный папа, он сильно тоскует по Машке, очень хочет видеть внука, но Машка не может нас навестить — слишком дорого стоит теперь дорога. Папа все говорит, что Лизандр "странно не догадывается" послать Машке денег на билеты, "ведь Марья его родная сестра, и я наконец потребую..." Но когда Лизандр приходит, папа молчит, да Лизандр и не засиживается, он всегда занят и куда-то спешит.

Я окончил Политехнический, работаю в Научно-исследовательском институте. Наш шеф говорит: "Карташев пороха конечно не выдумает, но положиться на него можно". Я и сам знаю, что пороха не выдумаю, но кажется шеф все-таки берет меня в свою вновь образуемую группу. А Леля стала актрисой, работает в театре, снимается в кино. Нет, надо пойти к ней. И я пошел.

Я позвонил, хотя дверь была не заперта. Открыла сама Леля в серебристо-зеленом платье, сказала весело: "Пришел? Молодец!" Я снял пальто, с трудом пристроил его поверх множества других. В холле было дымно и шумно, толпились, разговаривали, курили. Леля за руку ввела меня в большую комнату. На длинном столе переливался в свете люстры хрусталь, темно светилось в бокалах вино, смеялись женщины, кто-то чокался, кто-то пел басом. Мы с Лелей сели где-то с краю, она заботливо подкладывала мне то рыбу, то салат, то еще что-то. "А ты почему не ешь?" — спросил я. "Я — нет, я толстая. Я вот с тобой выпью" Я налил ей и себе коньяку, мы чокнулись. "За Машеньку, за всех вас — сказала Леля. — Ты мне все-все расскажешь. Ладно?" Потом мы сидели в небольшой комнате на диване, Леля покачивала серебряной туфелькой и внимательно слушала, а я рассказывал про маму, про Машку, про папу, про соседей про мамину подругу тетю Беллу... "А ты не женат?" — спросила Леля. "Нет" — сказал я и больше ничего не хотел говорить, но вдруг, не знаю сам почему стал рассказывать про Галю. Галя работает рентгенологом в каком-то центре и кажется много зарабатывает. Она живет в новом районе в маленькой нарядной квартирке. И сама Галя всегда нарядная и веселая. Мы ходим в концерты, на выставки, устраиваем лыжные походы. Правда, в концертах Галя скучает, а на выставках больше рассматривает публику — кто как одет. Она отлично готовит, угощает меня замечательными салатами и пирожками и смеется: "У меня все мужья всегда толстели".

Но я никогда не буду ее мужем. На мое предложение Галя ответила так: "Ненавижу неэнергичных и неактивных мужчин. Ты — неэнергичный и неактивный. И я тебя люблю. Понял?" И крепко меня поцеловала. Понял я только одно: о женитьбе больше заговаривать не надо.

Леля слушала молча, лицо у нее было грустное. Кажется, ей было жалко меня. А может быть Машку. Где-то в глубине квартиры вдруг как с цепи сорвалась грохочущая музыка. В комнату вошла маленькая смуглая женщина в красном платье. "Это у тебя что, парча?" спросила она. "Ага, японская, — отвечала Леля — а сверху газ. Моя идея". "Идея что? — сказала брюнетка. — Фигуру иметь надо". И пошла к двери. "Ты-то что прибедняешься?" — крикнула ей вслед Леля.

Вдруг лицо Лели залилось нежным румянцем ("вот она, добрая фея" — успел я подумать), она засмеялась слегка закинув голову и тихо сквозь смех проговорила: "Алеша". Я вздрогнул, но тотчас сообразил оглянуться. В дверях стоял невысокий широкоплечий человек в квадратных очках. "Аленушка, ты куда же это сокрылась? — спросил он. Вошел, сел на ковер, закрыл глаза и прислонился щекой к лелиной ноге. "Мы вот тут с Алешей старину вспоминаем — сказала Леля. "Очень рад. Пеструхин". Я вспомнил рассказы о знаменитом режиссере Алексее Пеструхине, о его оригинальных спектаклях, об успехе их у нас и за границей. "Вот он приехал, а меня не видал из-за Кирюши. Жалко, правда? — сказала Леля. "Жалко правда — повторил Пеструхин все еще не открывая глаз и вдруг поднял голову и стал сыпать скороговоркой: "Знаешь, Аленушка, Липницкий лестницу хочет черную сделать, а я думаю лучше белую, с ковром, и все идут вверх: мундиры, сюртуки, фраки...а вниз куклы катятся" "И дамы тоже" — вставила Леля. "И дамы тоже — Пеструхин говорил очень быстро, слегка захлебываясь, — а в последнем акте высоко вверху площадка, он стоит там один, а она на другой площадке, рядом". "Нет, не рядом — сказала Леля, — другая площадка ниже, и я в белом платье". Пеструхин застонал: "Ох, ну причем тут белое платье?" И вскочил. "Простите ради Христа — обратился он ко мне. — Мы тут болтаем всякие глупости. Очень рад, очень рад, у нас и ночевать можно, пожалуйста". И скрылся. Леля задумчиво опустила глаза, длинные ресницы словно в дремоте легли на нежные щеки. "Это мой муж, ты догадался? — спросила она. "Да, догадался". "У нас дочка — Леля подняла на меня глаза. — Она на даче сейчас с Анной Ивановной. Такая чудачка эта Анна Ивановна. У нас живет. Мы бы без нее пропали — то гастроли, то съемки, репетиции, спектакли... Среди зимы почему-то на дачу вздумала. И Варюшку с собой увезла, такая чудачка. Вот она Варюшка моя, посмотри". Она достала откуда-то карточку, протянула мне. Девочка на карточке была сердитая, широкоплечая, некрасивая. "У нее улыбка моя, все говорят — как бы оправдываясь сказала Леля. — А у Машеньки сынок уж наверно красавец?" Я отвечал, что не знаю, Машка прислала нам только одну фотографию, на ней мой племянник совсем крошечный, лежит на животе. "Да, да, на животе — обрадовалась Леля, — у нас тоже такая карточка есть. Ты мне потом машенькин адрес дай, ладно? Я напишу. Пусть бы приехала. Она же такая талантливая, Алеша в театр бы устроил художницей". "Ну что ты! Она прикладное кончала — сказал я. "Неважно, она же талантливая". Я понимал: Леля говорит искренно, от всей души и в то же время сама знает, что все это так, одни слова, Никогда не переедет в Москву моя сестра Машка, не быть ей художницей в столичном театре.

Леля спросила, не хочу ли я потанцевать. Я сказал, что не танцую, но с удовольствием посмотрю на нее. Мы прошли через большую комнату. Там было пусто и почти совсем темно. Посреди стола стоял высокий старинный подсвечник с четырьмя горящими свечами. Кто-то храпел в кресле, далеко вытянув длинные ноги. В холле по-прежнему курили, шумели, смеялись. Мы вошли в другую комнату. Музыка оглушила меня. Здесь тоже было полутемно, только светились по стенам маленькие разноцветные фонарики.

Это в самом деле было удовольствие — смотреть как танцует Леля. Точеный силуэт ее мерно двигался в полутьме, покачивались серебристые бедра, взлетали белые прекрасные руки, поблескивали пышные золотистые высоко поднятые волосы. Музыка меня раздражала, она мешала смотреть на Лелю...

Наконец я понял, что пора уходить. Леля вышла со мной в холл, крикнула: "Тамара!" Откуда-то выскочил черноволосый кудрявый парень, упал перед Лелей на одно колено, пропел: "Я здесь, Инезилья!". "Тамарочка, детка, чай надо организовать, помоги Дашуле и Ритке, ладно? А я сейчас, вот только гостя провожу". "Все для тебя, все для тебя!" — пропел парень по имени Тамара, поцеловал Леле руку и убежал. Я надел пальто. "Так ты же Алеша не забывай нас, пиши. И Машенька пусть пишет. Мы на гастроли скоро уедем в Испанию". Я тоже поцеловал лелину руку, она погладила меня по щеке. Про машкин адрес, видимо, забыла.

Я вышел на улицу. Шел крупный снег. Метро еще не открывали. Я шагал по бульвару. Было скользко. На скамейке целовалась пара, он в дубленке, она в длинном пальто. Лиц не было видно. Я шел и вспоминал Лелю. Ее руку с блестящими ногтями — первое, что я увидел. Ее глаза, большие, серые, с темными ресницами. И как она засмеялась и порозовелаэ когда увидала Пеструхина. Потом я попытался вспомнить, с кем она танцевала и не смог. Помнил только полутьму, серебристое платье, победное сияние золотых волос. И опять — как она засмеялась и стала розовой, Я перешел с бульвара обратно на тротуар, чтобы не скользить. Хлопья снега мягко плавали в сиреневом предрассветном воздухе, садились на мое пальто. Я шел и вспоминал Лелю...