главная страница
поиск       помощь
Савкина И.

Женская проза и гендер в современной литературной критике (на примере журнала «Дружба народов»)

Библиографическое описание В вашей жизни очень долго ничего
не предвещало ни современного искусства,
ни гендерных (простите за неприличное слово) проблем
(Л. Лунина «Художник и ее муз»// Огонек, 2002, № 9 (4734), С.44)

 

В настоящее время я работаю над проектом, цель которого состоит в том, чтобы по возможности полно выделить, классифицировать и учесть разного рода литературно-критические материалы, посвященные прямо или косвенно обсуждению гендерной проблематики: проблем женщины-писательницы, женского /мужского в литературе, женского письма, женственности/мужественности.

Я хотела бы рассмотреть,

— как эти проблемы обсуждаются в журналах и изданиях разного типа

"элитарных " и "массовых"

"серьезных" и "глянцевых",

"академических" и популярных,

феминистских (или гендерноориентированных) и "традиционалистских», западнических и славянофильских,

"взрослых" и "молодежных" (в том числе в интернет-изданиях) и т.п.

— как эти проблемы обсуждаются применительно к разному типу литературы и писателей/писательниц:

одинаково или по-разному конструируется дискурс женского и женственного (мужского и мужественного), если речь идет о "высокой" литературе и "массовой (о жанрах женского детектива и "дамского " (розового) романа.

— связаны ли различия, (если они будут выявлены) с разными литературно-критическими жанрами: рецензии по поводу конкретных текстов, обзорные статьи, в литературные дискуссии, материалы, посвященные обсуждению номинантов и победителей литературных премий)

 

— есть ли какие-то корреляции дискурса интерпретации с полом автора-критика.

— зависят ли различия (если они есть) от степени "професссионализации" рецепиента ("ученый", "профессиональный критик", писатель/писательница, "простой" читатель/читательница

— можно ли наблюдать внутри этих парадигм (если они отличаются друг от друга) какое-то развитие или, точнее сказать, изменение, если рассматривать ситуацию диахронически (на протяжении последних десяти лет). Это можно было бы проследить на примере одного издания или одного критика.

В анализе рецепции гендерной проблематики и женской литературы меня особенно будет интересовать проблема того, как при этом усваиваются (присваивается?) различные концепты и термины западного феминистского дискурса (феминистских дискурсов).

— какие термины и понятия адаптируются в русскую литературно-критическую практику, в какой динамике и что это значит.

— какие термины и понятия принципиально отторгаютсся или критикуются или высмеиваются или пародируются и что это значит.

— какие термины и понятия становятся предметом полемики и почему.

— насколько термины и концепты, "заимствованные" из западного дискурса, трансформируются, переосмысляются; меняется ли объем понятия и его содержание при "пересадке" на русскую почву.

— насколько эта трансформация или переосмысление или неприятие связаны с идеей "национального" и специфически русского.

 

Реализация этого проекта только начинается, но я уже просмотрела большое число так называемых «толстых» журналов за последние десять лет и некоторые глянцевые журналы для женщин. Можно сделать самые предварительные выводы или обобщения.

Ясно, что в «глянцевых» журналах для женщин («Лиза», «Космополитен») — нет литературы, а в таких «патриотических» журналах, как «Молодая гвардия» или «Наш современник» нет женщин, там вообще один «великий русский человек», который представляет из себя, по версии этих журналов, чудовищную помесь Иосифа Сталина с Серафимом Саровским.
Другое дело журналы типа «Нового мира», «Знамени», «Октября». «Дружбы народов» — там можно проследить тенденции.

Возьмем для примера «Дружбу народов» за 1993-2001 год

Прежде всего отметим, что литературно-критических материалов о литературе, написанной женщинами, не так много (около 35), но они есть: рецензии, статьи (О Петрушевской и Вишневецкой — «двумя перьями»), беседы, обзорные статьи (о материалах по феминизму Ольга Панченко «Труды и дни второго пола» (1994, № 10, 176-177) и о любовном романе Татьяна Морозова «После долгого воздержания»1997,9, 177-184).

Какого типа это материалы, каковы оценки, как действуют патриархатные стереотипы, есть ли изменения, в том числе в категориальном плане?

Часть (большая, может быть) — в старой традиции — писать о женщине, но в другом дискурсе, не обращая внимание на ее «женскость». Например, В. Леонович «Первенство и правота» (1994, 11-12,207-216), где речь идет о Лидии Чуковской, как человеке героического сопротивления и противостояния. Или А. Лингардт «Бесстрашие музыки» (1998, 5, 210-212) о поэте Инее Лисянской в дискурсе мистической, библейской поэзии (она всегда поэт, даже, несмотря на то, что цитируется стихотворение «Странная девочка Странная девушка Странная женщина Странная женщина, которая теперь называет себя старухой»). Или Д. Равинский «Ночная пряжа (200, 2, 215-216) об Елене Елагиной как петербургском поэте (хотя — «очень тонкий и емкий образ ночной пряжи — той, что Пенелопа, ожидая мужа, пряла днем, а по ночам распускала сотканное полотно» (216).

Встречаются такие статьи, где акцент на женскость делается, но женскость сводится к набору умилительно-сентиментальных патриархатных стереотипов видим перебирание стереотипов (статья Л. Бахнова Genio loci (о «Медее» Л. Улицкой — 1996, 8, 178-180) — анализ главного образа в таких категориях «праведница, гений семьи, свет и тепло и пр. сентиментальные метафоры материнско-теплого)

Понятия «женская литература», «женская проза», «женская поэзия» как категориальные, а не оценочные (обозначение второсортности) начинают употребляться только в самом конце 90-х годов (феномен настолько определился, что невозможно не замечать) (см. статьи и интервью С. Василенко о том, как женщины боролись за легитимацию понятия «женская литература (интервью с ней Надежды Ажгихиной в «Неззвисимой газете», от 25.05. 2001)

Несколько раньше или почти паралельно появляется слово «феминизм» (западная экзотика или занесенная с запада дурная болезнь, но и др. — см. обзор О. Панченко), а с 2000 года начинает употребляться слово «гендер». Это говорит об изменениях, но какого они рода. В большинстве статей — новые термины прикрывают, как фиговый листок, старые, как мир, патриархатные стереотипы и предубеждения, но одновременно фиксируют и какие-то новые тенденции.

Еще в 1994 напечатана симптоматическая рецензия или реплика Л. Анненского в связи с появлением текста О. Новиковой «Женский роман». (Л. Аннинский «Мужской комментарий к женскому роману» (1994, 2, 212-213)

Рецензия начинается так: «Я схватился за эту книгу из-за названия «Женский роман». Женский — этот природа. Это преломление наших неразрешимостей через всеразрешающий материнский инстинкт. Это естественное «да» против всех наших изощренных «нет». Это бальзам на наши раны и укорот на наши безумства. Фотография миловидной и приветливой писательницы на обложке усиливала желание раскрыть книгу... Я вошел <...> И не разочаровался. Но вынес из чтения не то, чего ждал от женского романа. Возможно, не совсем понимаю, что происходит теперь с женщинами.

Никакой природы, Никакой натуры, никакого «естества» Сплошная словесность! Жизнь — текст. Прочесть. А описать — это уже просто мечта. Я еще напишу про вас всех, я вас всех пропишу! Вот напишу роман — узнаешь, чего я стою! (212)

«Автопортрет героини: и румяная, и тургеневская, жаль, что в редакционных коридорах провинциальный румянец гаснет, а тургеневская нежность не в чести. Воевать надо! Бороться за свои права! Как-то неуловимо связан для меня «Женский роман с феминистским движением, развернувшимся в вожделенных центрах мировой цивилизации. И до нас уже доходит. Большое количество хорошо пишущих женщин, нашедших себя в печати в эпоху Гласности — тоже сигнал. Феминизм, правда, писателями не ограничивается, Напрмер, у нас к выборам обнаружилась и женская партия... То есть был выбор партий справо налево от Славянского Собора до коммунистической. Плюс женнская. Женская политика, Женское движение. Женская литература. Женский роман.

В Америке все проще. В Америке, если вы попытаетесь взять у женщины тяжелую сумку, она думает, что вы ее грабите... Это независимость. Феминизм. У нас все смутнее и нежнее... Любовь. Кажется, намечается нормальный роман, не женский. Уже за пределами текста» (213).

Представив в начале статьи с некоторой долей иронии одни стереотипы женского и не найдя их в романе — Анненский пытается интепретировать последний при помощи других стереотипов. Женский роман — попытка борьбы, попытка владеть словом и текстом — для автора статьи это некое извращение (как американский феминизм) — все это не имеет национальной почвы — это игра. На самом деле единственная ценность для женщины — любовь — за текстом и с помощью текста (вот напишу — и оценишь и полюбишь), а лучше всего без текста.

Но, как мне кажется, в этом тексте кроме иронии есть какая-то растерянность и фиксация непонимания ситуации.

Это же чувствуется и в другой статье, написанной много позже и жестче. Леонид Костюков «Я вам пишу — чего же боле...» (2000, 8, 208-209) о книге Виктории Фоминой «Письмо полковнику». «Приобретая книгу Виктории Фоминой «Письмо полковнику» потенциальный читатель наконец-то столкнется с феноменом, о котором немало наслышан, а именно с женской прозой. До сих пор в лице Петрушевской, Нины Садур, Татьяны Толстой, Токаревой, Горлановой мы встречались с некоторой постцветаевской ситуацией, экспансивным, активным и по существу мужским началом, для разнообразия облеченным в юбку, да и то не всегда. Женская проза возникла не как явление, а как тактический прием для лучшей атаки издательств и журналов, как, например, молодая узбекская проза юношей, не знавших узбекского, или международная организация женщин-логиков, не имеющих, впрочем, отношения к женской логике. У Виктории Фоминой сквозная героиня именно женщина, создание откровенно ведомое и зависимое, она не волочит за собой забитую мужскую душу. Не остановит на скаку коня и не войдет в горящую избу, лучше пококетничает с пожарником. Мужества у этой новой героини хватает лишь на то, чтобы с переменным успехом оборонять свою честь. И правильно — зачем женщине мужеств?» (208).

Значит то, что подаетсся критикой, как женская проза — это артефакт, коммерческая уловка (в чем ее смысл, неясно — может, в соблюдении политкорректности). А есть и подлинная (не тактическая) женская проза — ее главное свойство — антиэкстремальность, в ней все смягчено, сглажено. Всегда читатель помнит, что имеет дело с опытом женщины. «Мужчина здесь присутсвует в той степени, в какой охватывается женским взглядом. Проза опыта (пишет только о том, что видела и чувствовала — без фантазии). Она всегда изображает только себя (автора) Идеологическая основа ее, по словам рецензента, выражается народной максимой «все фигня по сравнению с пчелами, а пчелы тоже фигня», «где роль пчел играют, само собой, межполовые отношения. То есть политика, экономика, культура, воспитание детей, строительство дома, возделывание огорода, Бердяев, Киркегор и т.д. как бы вообще не существуют или существуют лишь как повод знакомства мальчика с девочкой (209) Можно долго говорить об ущербности этого мировоззрения в философском и нравственном отношении, но оно оказывается весьма и весьма конструктивным зрительно, операторски» (209) — центр смазан, виден фон. «Очевидно одно — не эмблематично, а в сущности утратив мужскую природу, проза в преломлении Виктории Фоминой утратила и культурные корни. Получилось, что все гражданские, философские и нравственные чаяния и метания русской литературы имели пол и этот пол был мужским. Глубиный смысл прозы Фоминой так же легко найдет отзвук в любой культуре (румынской, конголезской, тибетской), как ее героиня пересекает границы в новой Европе» (209)

Два момента хотелось бы прокоментировать... Один вечный — в русской традиции блестяще начатый Николаем Веревкиным — это написано плохо не потому, что плохо написано, а потому, что написано женщиной. Речь везде идет не о конкретном феномене — тексте Фоминой, а о свойствах женственности иженской литературы.

Второй момент — более современный и интересный — речь идет о кризисе культурной идентичности — о крахе, если хотите, логоцентризма — модели литературы больших философских идей — литературы метаповествований, которая отождествляется с культурой вообще и национальной культурной традицией. Она разрушается (не Фоминой, я надеюсь) — это воспринимается как конец света и вина за гибель проецируется на женщину.

Практически то же настроение и те же аргументы находим статье Евг. Ермолина «Улица, фонарь, аптека. (о прозе Марины Вишневецкой. (2000. 7, 211-216), которая начинается так прогрессивно-многобещающе «Авторский гендер в современной русской прозе изучен слабо. Но по крайней мере ясно, что присутствие женщины в нашей литературе — факт непреложный. Навскидку, в пределах русской прозы 90-х: Горланова, Петрушевская, Василенко, Рубина, Улицкая, обе Толстых, Полянская, Галкина, Щербакова, Муравьева, Славникова, Токарева, Чайковская, обе Садур, Латынина, Рыбакова, Васюченко, Калашникова, Богуславская, Васильева, Палей, Арбатова, Маринина... И это еще не все, кого можно вспомнить. Пестрый ландшафт. И вот Марина Вишневецкая.

Но дальше тема гендера исчезает, по крайней мере экплицитно. А имплицитно — то, что мы уже наблюдали выше. У автора статьи есть четкое представление, какой должна быть «настоящая русская литература», у него четко сформулированные ожидания, эталонный метр. «Ждешь разрешения, ясности, логического увенчания пространного повествования, но получаешь меньше ожидаемого» (212); «Вишневецкой, кажется, глубоко неинтересны социальные, политические и тому подобные идеи, программы, концепты, Эти жалкие абстракции не имеют никакого отношения к реальному существу жизни, В ее прозе комично преподнесена сама идейность (214); «Плотная тяжелая образная ткань повествования скрывает, скрадывает общий смысл. Его как бы и нет. (215). Постоянные вопросы — для чего это, что хотел автор этим сказать, «И я снова задаю себе вопрос: есть ли что-то большое в прозе Вишневецкой: герой, событие, идея, мысль. Сквозняки есть, а сильные ветра?» (215). Проза Вишневецкой не оправдывает ожиданий, не соответствует канону. Она внимательна к мелочам, она предлагает нам надолго погрузиться в чужое сознание, причем странных, маргинальных героев, у нее странные героини, а мужские герои (к возмущению автора статьи) часто несостоятельны, ее проза неопределенна, она занимается словесными экспериментами, она не дает ясных ответов и не приводит «к большим духовным результатам» (216) — все эти черты рассматриваются не как особенности прозы (а тем более не связываются с не к ночи упомянутым гендером), а как дефекты на фоне канона, Одна линия развития русской-советской литературы — идейный роман типа «Что делать?» или «Как закалялась сталь» — отождествляется со всей русской, настоящей, большой литературой (ясное дело мужской). Основное чувство — недоумение.

Отчасти то, что я сказала выше, отметила и оппонент Ермолина в анализе прозы Вмшневецкой О. Словникова (в статье «Вышел критик из тумана...», прямо следующией в журнале за ермолинской. «Упрекать ее повесть и шире — всю остальную прозу — в косвенности, в недостаточной артикуляции таких существенных вещей, как философия, метафизика, религия и социальность, значит не понимать, как эта проза устроена. А дело в том, что проза Вишневецкой, при всей ее многоуровневости, не — иерархична. (218) «Смысл есть, просто не надо его искать отдельно от текста» (221).

Такую же путаницу, дезориентацию, стремление применить старые патриархатные каноны к новой ситуации, измерить с их помощью женскую прозу и смутно почувствовать, что это не получается, можно видеть и в статье С Вл Корнилова «В женщинах крепче заряд...» (о стихах Елены Крюковой и Инны Кобыш (1996, 3, 184-188)

Роль сохранительницы жизни — женская, но она навязана социальными катаклизмами («мужчины в основном погибали, либо спивались, либо боролись за власть в столицах и провинциях, отчего условия человеческого выживания становились все хуже и хуже, а на женщину ложилось все больше тягот и забот. Именно поэтому она уравняла себя с мужчинами» (184). Знакомая пара: Ахматова/Цветаева. Аматова — более пророк, более сдержанна, великий русский поэт. Цветаева — процесс, эмоциональность, но в ее стихах «такая мощь, что не верится, что они написаны женской рукой и такой силы в них звук, что не понимаешь, как его выдерживает женское горло. Разумеется, при сегодняшнем феминизме это тоже привлекает молодых женщин» (185). Стихи Цветаевоой — более женские, но не верится, что написаны женской рукой.

Сегодня мужчины себя потеряли и в женщинах крепче заряд. Но первая книга Инны Кобыш поражает редкой для женской поэзии связью быта и Бога, интимной лирики с судьбой страны, повседневности с историей, зоркости с иронией (186) — это напоминает Ахматову (почему тогда это редко для женской поэзии). Стихи Крюковой написаны на крике, эмоции, без иронии — это напоминает Цветаеву. В рассуждениях о современных поэтах главное выяснить — открытая у них страсть или сдержанная, трудно запомнить их стихи наизусть или нет. Женская эта поэзия или нет, существует такой феномен или нет или просто женщины подхватили знамя из ослабевших от водки мужских рук? Вся преамбула была для того, чтобы создать алиби для говорения о женской поэзии, потому что внутри — прежние патриархатные критерии.

Появление женской прозы и поэзии как феномена начинает осмысляться — но медленно. Ощущение, что для ее оценки не хватает выработанных, традиционных патриархатных критериев, Выход номер один — объявить ее ущербной. Это есть. Но видно, что ситуация сложней — что через критику женской литературы рефлексия (часто неосознанная) над кризисом культурной идентичности, над кризисоим иерархичности — над самой традицией литературной критики как ментора и гувернера, который учит отличать хорошую литературу от плохой — рассаживать гостей по ранжиру.

О. Словникова — одна из немногих критиков (и в Урале, и в Октябре, и в Дружбе народов», которая осмысляет последовательно феномен женской литературы (и здесь еще есть саморефлексия, так как словникова пишет и прозу). О. Словникова «Произведения лучше литературы (субъективный обзор прозы) (200, б 1б 194-207) «Можно по-разному относиться к делению литературы по гендерному признаку, однако, оно объективно существует, Как показывает опыт, писательская ревность, инструмент чуткий и безошибочный, действует прежде всего по гендерным линиям и этот ударный факт о многом говорит. Существует таким образом и поднимающася над маскунализацией женская беллетристика» (196).

Но но, что в моем обзоре «Дружбы народов» получилось так, что мужским критикам противопоставлена Славникова, совсем не значит, что в литературной критике есть деление по половому признаку на понимающих/непонимающих: женщины поют: «а мы просо сеяли», мужчины: «а мы просо вытопчем». Достаточно почитать статьи Марии Ремизовой, напрмер, Лит. Учеба 1996, 3, 57-65 «По обе стороны большого каньона» или новейшую «Вагинетика или Женские стратегии в получении грантов (Новый мир, 2002, 4, — рецензию на книгу И. Жеребкиной «страсть».

Не стала бы писать о деконструктивизме, не представляя, в чем суть методологии, но про «феминистскую критику» — можно — потому что это «баня». И гинекологический кабинет — а там мы бывали и все про это знаем.

 

литературоведение культурология литература сми авторский указатель поиск поиск