главная страница
		поиск       помощь

Обои будут розоватые. Нет, не насыщенный тон, а приглушенный. Не стоит клеить разных мишек или зайчиков — быстро приестся, хотя месяц-другой оно бы порадовало глаз. И без всяких там геометричностей, а то убивайся при поклейке, чтобы сошелся рисунок.

Она прикидывала, где что именно разместить: старинное (наверное, уже можно так сказать) панно из Японии с пагодой на острове, конечно, в самый центр, — своего рода семейная реликвия, еще от прабабушки из Псковской губернии. Неподалеку — две декоративные тарелки с абстрактным узором. Они купили их с мужем на ярмарке в День Города: на улицу в то теплое майское воскресенье высыпали художники и разнообразные создатели искусства со своим товаром. Пусть в детской будут не только игрушки — большой зеленый крокодил, мягкая черепаха-полушка, разноцветные зайцы… И хорошо бы купить ковер на пол, лучше круглый, если позволить пространство, И доходы. Но это уже дело десятое.

Поход на рынок с целью изучения обоев стал еженедельным. Первый раз — года два назад — она настолько увлеклась, что пустилась в обсуждение с продавцами, которые разворачивали рулон за рулоном. Вдохновенно прикидывая нужную расцветку, Дочь не сразу сообразила, что пора бы уже сделать покупку, Глянув на молодую продавщицу с покрасневшими от мороза руками, Дочь стряхнула наваждение, пробормотала что-то о необходимости посоветоваться с мужем и пообещала прийти в другой раз…

Хотя советоваться с мужем необходимости не было. Однажды, заведя его в ближайший хозяйственный магазин, Дочь поразилась несогласованности их вкусов — тому хотелось яркий, красивый рисунок, может быть, и не плохой сам по себе; но ей нравился чуткий, не утомительный фон, позволяющий отдохнуть глазу, не дать задержаться на себе.

Теперь, приезжая на рынок, она выработала привычку — с легкой заинтересованностью скользя глазами по аккуратным трубкам обоев, не позволять себе останавливаться. Если какой-либо рулон привлекал внимание, она точно запоминала, где он именно лежит, чтобы вновь пройти мимо этого прилавка. Был период — Дочь стала бояться, что ее заприметят продавцы, часто меняла одежду: два раза даже надела куртку, в которой ходила на субботники — когда они еще существовали. Но, кажется, ей удалось затеряться (или убедить себя в этом) среди многочисленных приобретателей, совершенствующих свое жилище.

Сегодня воскресенье. Народу много. Это радовало. Дома ребенок еще наверняка спит, значит, муж — тоже. Конечно, за самодельной стенкой, по проходу, сооруженному после замужества Дочери, уже шаркает тапками Мать, совершая многоразовые хождения в туалет, на кухню и обратно. Чаще — без особой надобности. Хорошо, что у мужа нечуткий сон. Дочь всегда просыпалась, стоило только Матери начать свои хождения — обычно в пять-шесть утра.

К счастью, полгода назад Мать стала закрывать дверь в свою комнату. До этого, как ни умоляла ее Дочь, что не может спать, что стеллаж с книгами, перегородивший «большую» комнату двухкомнатной хрущевской квартиры, и хлипкая самодельная фанерная дверь — слишком слабая преграда, как ни лепетала она что-то о биологических полях, о связи, которая существует между родственниками (если один не спит, то соответственно другой ощущает), Мать спокойно, с привычной капризной улыбкой человека, требующего свое, кровное, неопровержимо сообщала: «Мне душно» и требовала оставлять дверь открытой. Однажды Мать даже начала визжать, когда Зять, поглядев на измученную жену, попытался вечером прикрыть дверь, Если дверь закрывали после того, как Мать отходила ко сну, то ночью та распахивала ее с принципиальным грохотом.

Но потом Мать стал кусать домашний любимец, привыкший проводить ночь у той в ногах, — кот Мефодий. Почему это случилось, почему обычно добродушное животное (кстати, отнюдь не в марте) вдруг начало кусаться, так и осталось до конца непонятным: то ли почувствовал болезненную, все более прогрессирующую силу; то ли что-то уловил в семейных отношениях и решил помочь Дочери; то ли просто не в сезон возжелал партнершу. Итог был один — вечером кота предлагалось забрать из комнаты и дверь запиралась на задвижку изнутри, как ни скулил потом бедный Мефодий под дверью, лишенный привычного Сезама.

Дочь, любящая свою преподавательскую работу, погруженная в исторические проблемы становления русской государственности, никогда не думала, что простая дверь — открытая по ночам — может обернуться кошмаром (эта дверь действительно долго снилась ей в периоды пунктирного засыпания — огромная, наглая, бесстыдно хохочущая, ОТКРЫТАЯ) и причиной многомесячных бессонниц, которые перешли в более легкую форму — постоянное недосыпание — благодаря Мефодию.

Сын, брат Дочери, был с женой в отпуске, когда у матери случился инсульт. Приехав, он появился у сестры: принес в подарок племяннице маленького, черного зайца из старых игрушек жены и два банана, один из которых отдал Матери, а второй съел сам. Дочь верила в то, что вещи как-то связаны с человеком, их дарившим. Бездетная жена Сына, застрявшая на какой-то вторичной должности в управлении культуры после пединститута, недолюбливала родственников — и работа у своячнецы не плохая, можно даже сказать, любимая, и друзей много, и поклонники были люди интересные, и муж — человек образованный, тоже преподаватель, хотя получает много меньше, чем Сын. Последний к тому же располнел в своей милиции неимоверно. Поэтому черного зайца, чтоб не сглазил, Дочь спрятала от Ребенка подальше — можно передарить кому-нибудь при случае, кто живет без всяких-яких ассоциаций.

На обеды Сын, правда, продолжал заходить — работал он совсем рядом, даже иногда прикупал — что называется «к столу» — пачку пельменей или концентрированный суп, но по выходным теперь не появлялся. Дочь просила его взять на себя прогулки с Матерью:

— Хоть пару раз в неделю, врачи очень рекомендовали, а мне с Ребенком погулять некогда.

Сын отвечал, что в выходные хочет выспаться:

— И потом — нужно специально идти, час на дорогу потратить, а ты тут живешь.

На дорогу от дома жены требовалось минут пятнадцать, от силы — двадцать, но Дочь не стала уточнять, попробовав другой путь:

— Заходи после работы на полчасика. Сейчас уже светло вечерами.

Сын, не ожидавший такого поворота и не придумавший более уклончивого ответа, сказал напрямую:

— После работы я есть хочу.

Дочь настолько опешила от того, что и так понятное выливается наружу вопреки относительной интеллигентности, присущей их общению, что даже не предложила брату очередное послеработное кормление в компенсацию за усилия по прогуливанию Матери.

Этой зимой Дочь а «Аргументах и фактах» наткнулась на статью «Новый год на кладбище». Прочитав, она несколько удивилась кощунственно выбранному заглавию. Речь там шла об актере Михаиле Боярском, который сообщил корреспонденту, что в Новый год обязательно заходит на кладбище (наверное, не ночью а первого января, но Дочь точно не запомнила) на могилу матери, что мать была для него крайне близким человеком, что та долго болела, он купил ей квартиру, нанял сиделку и часто заходил… Если бы Дочь, преподаватель университета, могла купить хотя бы комнату и нанять сиделку…

Конечно, Сын был не так уж бессердечен. Когда у мужа умер отец и тот уехал на два дня на похороны, дядя посидел во время своего отпуска три часа с племянницей («Вообще-то это ваши трудности, но так как у тебя такая проблема…»), поскольку няня, которую при совпадении учебных часов приглашали Дочь и Зять, была занята на другом дежурстве.

Пять-шесть раз за два года Сын гулял с Матерью. Львиная доля из этих прогулок пришлась на пред отпускной период, когда Сын просил снять для него со сберегательной книжки Матери деньги. Надо отдать должное — почитал потом необходимым вернуть, про инфляцию, правда, не заикался. Когда Мать лежала в больнице, посещал ее по очереди с Дочерью (на чем последняя настояла), периодически стараясь оговорить, что через день ему не удобно, он хотел бы ходить через два, потому что сестра, читающая свои лекции по расписанию, понятия не имеет, что значит работать с 9 до 18.

Дочь бродит по рынку. Купила платьице для девочки — клетчатое с изящной жилеточкой. А какие шикарные игрушки! Медведи, тигры, слоны — почему-то преобладают розовые. Надо накопить денег к двухлетию Ребенка и что-нибудь купить. Выбраться бы на рынок вместе с мужем! Они так давно никуда не ходили вместе — только до ближайших магазинов вместе с девочкой. Ради прогулок тратиться на няню было более чем роскошью.

Недавно звонила подруга, просила прицениться к осенним пальто. Дочь без зависти относилась к приятельнице, с которые могли позволить себе более дорогое и быстрое обновление гардероба. Последнее время вообще не хотелось тратить деньги на себя. Взяв на вооружение лозунг: Новое — это хорошо забытое старое«, Дочь разыскивала в кладовке старые платья, юбки и, приложив чуть своей фантазии, не без помощи своей знакомой закройщицы, чуть ли не бесплатно обновляла вои наряды.

Вспомнилась вчерашняя болтовня с Подругой. После рождения Ребенка Зять купил телефон с антенной — самую дешевую модель, зато теперь можно беззаботно щебетать, перемещаясь по квартире, без воя девочки, любящей ухватить за телефонный провод. Правда, как всегда, в дверь стала стучать Мать, требуя, чтоб Дочь положила трубку — «Мне могут звонить!». Матери никто не звонил уже полгода, что было объяснимо — утрачен дар беседы, которым, надо отдать должное, Мать когда-то владела. Теперь же она путала имена, слова, повторяла одно и то же. Подруга поинтересовалась, что за шум. Дочь объяснила, что это Мать хочет войти в комнату.

— А почему ты не откроешь? — спросила Подруга.

— Девочка начнет выть, — для Дочери подобная реакция ребенка была настолько предсказуемой, что она даже удивилась, зачем Подруга задает вопрос, ответ на который и так известен. Через пару минут стук в фанерную дверь повторился:

— Дай я посижу с девочкой, — имя Ребенка Мать не помнила. И вообще — нередко называла девочку «мальчиком».

— Не надо, она начнет плакать, — Дочь прикрыла рукой телефонную трубку, хотя сказать пришлось очень громко, почти крикнуть, чтобы Мать услышала.

— Что там? — вновь спросила Подруга.

— Все то же самое, только теперь хотят посидеть с девочкой.

— А, может, все-таки пустить? — в голосе Подруги зазвенели сердобольные нотки.

Очень легко быть сердобольным, когда это не требует твоих сил. Дочь отодвинула задвижку, которую дважды приходилось менять — под напором Матери она уже ломалась. Тут же раздался вой Ребенка и крики:

— Уди! Уди!

Жалостливые нотки в голосе Подруги сменились на виноватые:

— Я даже не думала, что твоя девочка — обычно такая веселая и спокойная — может так выть.

— Она каждый раз так воет, когда Мать заходит.

— Почему?

— Кто ж знает?. Надо бы купить книгу про энергетический вампиризм. Ведь я тебе говорила, что наш обычно ласковый кот теперь нередко кусает Мать. Дети и животные не ведают, что творят, у них еще не выработались навыки коммуникативной вежливости. Зато у нас, взрослых, выработалось умение их нарушать, потому что нет сил… Инстинкт психологического самосохранения, примитивная жажда покоя, иногда одиночества, бойкое эгоистичное нежелание растрачивать себя — называй, как хочешь.

— Прости, ты говорила, но я не представляла себе, А теперь даже по телефону ощутила, как это ужасно. Зря ты открыла дверь, а я, дура, спровоцировала. И что теперь делать?

Мать уселась в кресле, Девочка с воем побежала к двери, затем на кухню, где Зять смотрел телевизор — сюда его перенесли и установили на холодильнике после рождения девочки. Тот подхватил ребенка на руки, быстро подошел к двери, чтобы задвинуть щеколду, затем вернулся на свой стул. Раздалась мелодия, предшествующая телевизионной рекламе.

— Аклама, Аклама! — радостно закричала девочка.

Ну, вроде на какое-то время установилось равновесие — подумала Дочь. В который раз про себя нахваливая радиотелефон, стараясь не смотреть на взгромоздившуюся в кресле Мать, Дочь отправилась в туалет, чтобы усесться на край ванны и продолжить болтовню, которая стала своего рода наркотиком для обеих подруг.

— Я подумала, — сказала Подруга, — что ты ушла на кухню.

— Нет, в туалет. На кухне мои смотрят телевизор, а мне хочется отдохнуть от звуков.

— И что, трое еще живых и относительно здоровых людей, забились на кухню и ваш совмещенный санузел, чтобы одна больная старуха могла восседать в двух комнатах?! — теперь в голосе Подруги звучало обвинительное раздражение.

Дочь попыталась посмотреть на все со стороны. Действительно, получалось нелепо.

— Ты знаешь, я стала замечать, что благоустраиваю именно эту часть квартиры, в туалете — новая плитка, даже этажерку пластмассовую купила, красную, все так красиво разложила. Всякие освежители воздуха держу. Жаль, что ты не видишь, действительно хорошо. И жаль, что гостей не принято принимать в туалетах.

Минут через десять в туалет постучала Мать, требуя законного посещения временного пристанища Дочери. Пришлось открыть. Мать зло поглядела на Дочь, которая так и не пожелала расстаться с трубкой и, чуть сморщив нос от запаха плохо мытого старческого тела, выскользнула из туалета, чтобы радостно плюхнуться на диван в «своей» комнате — минут пять Мать пробудет в туалете, хотя бы для того, чтобы ее не заподозрили в ложном требовании.

Через какое-то время в закрытую дверь опять начали стучать:

— Где девочка?

Дочь решила не отвечать, но вопрос повторился.

— Где девочка?!!

Шло интенсивное изображение заботы.

Прикрыв рукой трубку, Дочь громко крикнула:

— На кухне!

— Где?

— На кухне!

— Почему?!

— Так нужно!

— Где Зять?

— На кухне!

— Почему вы не в комнате? Опять телевизор! Вредно! Открой!

— Зачем?

— Нужно! Открой! Вопрос задам!

— Не хочу!

Из кухни появился Зять с девочкой на руках.

— Иди отсюда!

Он давно уже перестал звать Мать на «Вы». То, что стояло под дверью и мотало всем нервы, действительно уже трудно было называть на «Вы», хотя Дочери это всегда было больно. С бесконечной тоской она вспомнила, как в первые месяцы брака муж иногда посиживал в комнате Матери и они вдохновенно беседовали, как принято говорить, «о литературе и искусстве». А ведь прошло чуть более двух лет…

Забежал Брат. Он в отпуске. Выражает готовность погулять с Матерью (наконец-то). Дочь дает частный урок, на пять минут оставляет свою ученицу.

— Через полчаса я закончу. Посиди с Матерью, потом помогу тебе ее одеть.

— Полчаса — много, у меня куча дел. Завтра будешь в два?

— У меня лекция. В два десять только кончится. Приходи к трем.

— К трем не могу. Мы идем с женой по магазинам после обеда.

— Заходи утром, я приготовлю все вещи, помогу, потом убегу в институт.

— Утром я смотрю «Новые приключения Робин Гуда».

— Давай я к двум приготовлю пальто и ботинки Матери, а ты уж сам оденешь.

— Я один не справлюсь.

— Может мне снять лекцию, чтобы ты еще раз за полтора года мог погулять с матерью?

— Давай в другой день.

— Хорошо, давай договоримся, когда ты приедешь? У меня сейчас много консультаций и уроков — конец семестра. А телефона у тебя нет… Подожди, давай я попрошу сейчас Аню посидеть, соберу тебе Мать на улицу, потом продлю урок.

— Да мы и так уже долго болтаем. Мне пора.

— Но ты же собирался погулять…

Мать стояла тут же, прислушиваясь к разговору.

— Сынок, ты когда будешь? — спросила она.

— Ну, это трудно сказать, — чуть ли не вырываясь из рук Матери, Сын бросился открывать замок.

— Так, когда, солнышко, придешь?! — вновь раздался безответный вопль. Ботинки брата смачно затопали вниз по лестнице.

— Закатилось солнышко, — тихо сказала Дочь.

У нее не то, чтобы заболела, а просто мучительно заныла голова. К тому же сидит ученица в комнате. Хорошо, что Аня — девочка вежливая и тактичная, собирается на исторический. Когда Дочь вошла в комнату, то увидела, что Аня покраснела — ученице было неприятно, что она стала свидетельницей не очень веселого семейного разговора.

«Жаль, если не поступит, — подумала Дочь, почему-то не испытывая чувства стыда, — нам такие студентки нужны».

Нет, конечно, инсульт не был абсолютной точкой перелома. Еще до замужества Дочери Мать проявляла чрезмерную заботу, от которой не так просто было укрыться: «не ходи поздно, а ты поздоровалась?, осторожно переходи улицу, никаких экспериментов с мужчинами, не рассказывай анекдотов, одевайся теплее…»

Этот бесконечный ряд был ежедневным. Дочь убегала в библиотеку, на различные мероприятия, засиживалась в университете, ходила в гости — туда, где ее были рады видеть, всегда мучительно прикидывая: не покажется ли она навязчивой (так, визиты к одной из приятельниц, с которой всегда можно было «сладко» поболтать, женщине с сыном и мужем, Дочь старалась совершать не чаще двух раз в месяц, даже чувствуя, что Замужняя Подруга ее рада видеть).

Мать, как правило, не ложилась спать, встречая Дочь в коридоре с глазами больной собаки и популярной фразой: «ну, разве можно так поздно», с которой начинался перечислительный ряд упреков.

Высшей формой спасительной отлучки стал отъезд в Москву, где, к счастью, можно было прибиться в общежитиях у пары приятельниц-аспиранток, не обременяя родственников и, чувствуя себя равноправным членом коллектива за столом, к которому Дочь всегда что-нибудь прикупала. Поэтому в любые выпавшие три-четыре дня выходных, стараясь прихватить толику скопленных денег, Дочь отъезжала, рвясь не столько в столицу, сколько из дома. Жалобный мотив «В Москву! В Москву!» в таганковской постановке «Трех сестер» Чехова чуть ли не до слез задел ее когда-то своей неотъемлемой актуальностью.

Те моменты, которые обострила болезнь, уже просматривались в еще «здоровом» общении, но были не так уж досадны, поскольку от них можно было спастись простым исчезновением из-под обстрела заботливых — до пота — советов. Но рождение ребенка приковало к дому, к колыбели, где радостно шебуршало маленькое теплое существо, не подозревающее о нарастающей головной боли своей «мами! мами!».

Дочь стояла в очереди на место в детском саду, хотя и страшилась отдавать туда девочку из-за известных разговоров вечно болеющих детях грубости воспитателей и др. А потом — уже так хотелось иметь «свой угол», обставить его, поклеить те же пресловутые обои, сделать для ребенка детскую!

Подруга, та самая — Замужняя, с мужем и сыном, узнав об идее Дочери накопить на квартиру, как-то верно заметила:

— Ты забываешь, что лозунг социалистической государственности «Каждой семье — отдельную квартиру» умер сам собой под напором капитализма. Для бюджетных работников это нереально. Ты хочешь ходить по магазинам и думать: я куплю колбасы на пару рублей дешевле, глядишь, это на три минуты приблизит заветный срок? Так можно чокнуться. Одна моя знакомая — помнишь Лену — старшую медсестру в нашей школе? — она, кажется, уже «поплыла»: они с мужем, он у нас физиком, никогда не приходят ни в какие сабантуи, ребенок бегает вечно грязный, Лена в старом пальто, уже пятый год, если не больше. Копят. Живут в пополаме в двухкомнатной квартире с семейным братом Лены — у него трое детей. Невестка с Леной уже второй год не разговаривает — наша Лена имела несчастье предложить той сделать аборт, когда ждали третьего. Не знаю, я тоже против абортов, сама обходилась, можно же быть элементарно грамотным. Хорошо, когда у тебя особняк, но если некуда? У них там расписание на кухне, когда кто купается и т.д. Не знаю, как насчет посещения туалета — наверное, нужно вести переговоры, если захочется в неурочное время.

Дочь как-то посчитала: если они будут откладывать зарплату мужа, покупать только самое необходимое на ее деньги (кстати, не известно, хватит ли этого на необходимое), то им потребуется около десяти лет, чтобы купить однокомнатную хрущевку, если цены на квартиры не вырастут, а зарплата не понизится.

Если свекровь умрет, и они продадут дом его родителей в деревне, то этот срок может сократиться… Боже, как она спокойно рассуждает о том, что кто-то когда-то умрет! Дочь ощутила укор стыда, но не очень болезненный.

Мать раньше любила говорить: «Я скоро умру». Может быть, ей нравилась реакция Дочери, у которой когда-то слезы наворачивались на глаза от подобной перспективы. После инсульта Мать тоже частенько повторяла эту фразу, желая усилить степень заботы и внимания, а может быть, понимая, что Смерть, ее упоминание, может внести дополнительную значимость в остаток жизни. После очередного заявления о скорой кончине Дочь, не чувствуя кощунства, по-деловому спросила:

— Скоро — это когда?

Мать то ли не расслышала вопроса, то ли не захотела расслышать. Но больше о подобных перспективах не упоминала.

Однажды Мать в течение часа несколько раз открывала дверь на кухню — то требовала «глоточек воды», то просто «кусочек чего-нибудь». Кормленная совсем недавно ужином, есть явно не хотела, но других предлогов ее больное сознание не находило. Дочь отнесла в комнату и «глоточек» и «кусочек». После чего минут через пятнадцать дверь распахнулась вновь (Ребенок тут же завыл); — радостным голосом человека, наконец-то придумавшего предлог, Мать потребовала; «Пустите к себе кота, он хочет к вам», но страждущего животного за дверью не оказалось — оно укрылось где-то под тумбочкой в коридоре.

На следующий день на кухонной двери появилась щеколда. Теперь дверь открывали, если только чувствовали «справедливость» требований, практически ее перестали открывать… Мать нередко продолжала что-то требовать — весьма нереалистичное (типа: «хочу позвонить Сыну, набери номер — у того, на его счастье, не было телефона), но Дочь предусмотрительно относила в комнату Матери «глоточек» и «кусочек», а кота забирали на кухню, где он нежился на антресоли…

Так можно сорваться, Плохо, если это когда-нибудь случится на лекции. Пока, правда, профессиональных сбоев не было, но Дочь чувствовала, что улыбка, адресованная студентам, дается ей все труднее, что иногда она забывает какие-то факты, но, как ей казалось, всегда умело переходит на другие, лежащие в ближнем сознании.

Смущал ее, правда, один Студент — очень неглупый парень, всегда слушающий внимательно. На семинарах Дочь удивлялась: этот Студент обычно строит ответ так, как построила бы его она, может быть, даже лучше. Если звучал интересный вопрос, не имеющий однозначного ответа, то Дочь старалась вызвать именно Студента, радостно предвкушая: сейчас он скажет то, что только предчувствуется — пусть еще не додумана мысль (ах! как лень доводить ее до конца), но было интересно, как из мысленного предвидения рождаются слова, облекаются звуковой плотью и становятся реальностью. На лекции Дочь ощущала присутствие Студента, даже не глядя на аудиторию, могла определить, где сегодня сидит этот странноватый парень по волнам доброжелательного внимания, добегающим до скалы институтской кафедры.

Если Студент отсутствовал, то ощущение непостоянства, колеблющейся реальности, не имеющей четкого плана — как, насколько можно вторгаться в жизнь того или иного человека — не покидало Дочь, заставляя чувствовать неведомую и вроде бы незначимую потерю, иногда даже приятную, освобождающую от не формулируемой ответственности, а иногда тревожащую предчувствием возможной утраты.

— Разрешите, я помогу донести сумку?

Дочь обернулась. Девочка, которую она вела за руку, тоже застыла и уставилась на незнакомого ей человека. Ребенку не очень-то хотелось идти домой в солнечный день, и он начал капризничать, с чисто детской непосредственностью понимая, что у мамы в руках тяжелая сумка и воевать за нужный курс той будет не так-то просто.

— Спасибо.

— Сколько ей?

— Скоро два. Я — поздняя молодая мама.

— Поздно. Это точно, — он проговорил это словно для себя.

— Да? Я всегда говорю своим бездетным подругам: лучше поздно, чем рано, и лучше поздно, чем никогда.

— Простите. Это я о другом — он помолчал. — Вы изменились. Помню Вас на первом курсе. Вы у нас заменяли. Недели две.

— Постарела? — Дочь вымученно улыбнулась. Впереди — приход домой, Мать, стоящая в коридоре, утомительные попытки уговорить ее уйти в свою комнату (повторяющиеся изо дня в день), чтобы можно было раздеться самой и раздеть ребенка.

— Нет, нет. Просто устали.

Она смотрела на Студента. Рассказать этому парню, как сегодня вечером будут стучаться на кухне; о воющем Ребенке, о кусающем коте; о том, что ей негде спокойно переспать с мужем; что брат периодически приходит и намекает, что у них с женой накопилось много лишних вещей и что после смерти Матери он хотел бы их разместить в ее комнате; что из этой пресловутой комнаты на всю квартиру распространяется запах старческой мочи, невзирая на все уборки; что у нее нарушился менструальный цикл, что гинеколог никаких неполадок не обнаружила, сказала, что скорее всего — на нервной почве…

И почему-то Дочери показалось, что тот бы понял. И что могло бы стать легче. Но есть законы уместной и неуместной откровенности… До дома еще минут десять — нужно придумать тему, но в голове была пустота. Вновь раздался голос Студента:

— Он ее любит?

Дочь сразу поняла, что речь идет о муже и девочке.

— Да, — про себя Дочь добавила: «Иначе мы бы не выжили».

Студент вздохнул:

— Это хорошо. У меня друг очень хотел сына, Когда родилась девочка, собирался развестись с женой. Потом успокоился, но остался равнодушен к ребенку.

— А ты хотел бы мальчика или девочку?

— Кто будет, — парень улыбнулся, наверно, ему понравилось, что Дочь неожиданно для себя обратилась к нему на «ты».

Красивый, подумала Дочь, украдкой посмотрев на Студента, повезет, кому достанется — высокий, темноволосый и темноглазый, ресницы какие густые, чуть впалые щеки. Немного похож на Отца в молодости. В джинсах и легкой куртке Студент казался моложе, чем в костюме. Чтобы подчеркнуть возрастной разрыв, Дочь еще раз мысленно сказала себе: красивый мальчик. Но все же что-то, в его чертах настораживает, есть какая-то неправильность — болезненный изгиб губ, чересчур внимательные глаза, и еще что-то чему трудно подобрать слова: то ли намек на лишний, избыточный мир духа, то ли предчувствие неуютной судьбы…

На третий год муж не вспомнил о годовщине их свадьбы. Подруга, правда, сказала: “При такой жизни, как у Вас, самого господа Бога позабудешь”. А Дочь тогда ушла вечером без особых пояснений — через два часа буду… Хотелось хоть маленького праздника, но напомнить мужу об их совместной дате, требовать цветов или чего-то еще? Она позвонила своему самому безопасному бывшему Поклоннику — просто хотелось поговорить, понять, что остается в людях, когда они прощаются. И посидеть в баре. Поклонник был рад, сентиментален, дежурно посочувствовал в связи с болезнью Матери, с легкой ревностью поинтересовался делами мужа, с искренним интересом начал расспрашивать о Ребенке. Дочь даже удивилась, что ему интересна тема, на которую могут часами говорить женщины — как ребенок спит, что есть, много ли знает слов…

— А ты почему не женишься? Появился бы свой. Детей бы вместе прогуливали.

— До вот все никак. Ты слиняла с горизонта — наверное, сам виноват. Мать тоже требует — хочу внуков, я ей говорю — хоть бы в единственном числе упоминала.

При слове “мать” Дочь вздрогнула.

У Поклонника мать — тоже не сахар. Всегда лебезила перед Дочерью: “Вы такая энергичная, умная, а мой сын все книжки на диване лежит-читает, стихи какие-то странные пишет, возьму почитать — ничего не пойму. О чем он там? Вы бы его как-нибудь к реальной жизни повернули”. Лебезить-то на словах она лебезила, но сына ревновала, подчинила себе. Тот просто был не способен на судьбоносные самостоятельные решения. Роман тянулся вяло, в самом платоническом варианте — молодые люди могли болтать часами, ходили вместе в кино, но Поклонник особых мужских и матримониальных намерений не обнаруживал, а Дочь брать инициативу в свои руки не собиралась (тем более, был и другой, более настойчивый, но и более опасный вариант, которого держали “на длинном ремешке”, толком не зная, стоит ли укорачивать поводок).

Мысль о том, что, если муж чем-либо ее обидит, Дочь сможет позвонить и по другому телефону, была удобна — есть запасной аэродром, где всегда найдется посадочная полоса для самолета ее семейных неурядиц. Глобального повода для “страшной мести” пока не находилось, но возможность тешила женское самолюбие.

Поклонник посмотрел в лицо Дочери:

— Моей матери не хватает внуков. Хотя я не уверен, нужна ли ей невестка. А тебе чего не хватает?

Дочь подумала, прикрыв глаза. Потом сказала:

— Цветов.

Букет цветов, принесенный домой, мужу совсем не понравился. Была ссора, в ходе которой тот даже вспомнил, что сегодня ровно три года, как они поженились, что-то осознав, пытался извиняться — я просто замотался… Мать стучала в дверь на кухню, кричала о том, что нельзя ссориться, Ребенок завыл, периодически стараясь открыть холодильник и вытащив из него трехлитровую банку огурцов, стоящую на нижней полке…

День убывал. Желтоглазое солнце медленно и торжественно уплывало за розовеющий горизонт, погружаясь в сине-серые громады облаков. Дочь возвращалась с работы по одной из самых красивых улиц города. Аллея, обрамленная липами, местное “Унтер ден Линден”, была гордостью горожан. В вечерних сумерках зажглись фонари. Хотелось вспоминать друзей, состоявшиеся и несостоявшиеся маленькие любви, первые свидания с мужем — “любимая, дорогая, единственная”… Она берегла эти слова, она цеплялась за них, — три кита, на которых держится жизнь…

Последний отпуск провести вне дома оказалось невозможным. Поехать куда-либо — нет денег. Тащить двухлетнего Ребенка на университетскую турбазу в более чем скромные дощатые домики — пусть и у роскошного озера? И так, когда они на три дня уехали в деревню к родственникам мужа, девочка простудилась. К тому же, Сын устроил скандал, узнав, что сестра уезжает и ему придется кормить Мать: "я и так много работаю, у меня свои дела, вы на даче ничего не делаете, нам лоджию надо делать, деньги все не платят, сто лет на могиле отца не была” и т.д. Но Дочь заявила, что все равно уедет, потому что уже года три, как не отдыхала, на три дня в деревне имеет полное право, оставит завтрак Матери, что-нибудь в холодильнике и деньги на питание.

После женитьбы Сын пристрастился бывать на кладбище вместе с женой. Вообще-то они и поженились девять лет назад, в тот год, когда умер Отец, а через два месяца умерла мать Невестки. Дальнее знакомство переросло в нечто большее благодаря совместным поездкам на кладбище, установке скамеек, заказам на памятники. Даже в день свадьбы невеста настояла, что нужно побывать на могиле матери, где свадебная машина (сразу после ЗАГСа), не привычная к подобным направлениям, застряла, и свидетель со свидетельницей вместе с шофером довольно долго вытаскивали застрявший кортеж. А после женитьбы семейные посещения “отеческих могил” вылились в стойкую традицию.

Дочери казалось, что у Невестки со своей матерью были плохие отношения — новоиспеченная родственница настолько настойчиво трубила об обратном, что это настораживало. А после того, как Дочь чуть не потеряла равновесие в расшатанном кресле советской эпохи, невестка проговорилась, что ее мать не хотела покупать никакой новой мебели, поскольку: “Мне в тех креслах не сидеть”.

Визиты на кладбище вряд ли были связаны с доброй памятью, скорее всего, что-то некрофильное, таившееся в характере жены брата искало себе выхода. Нежелание завести ребенка (к чему примешивались не очень-то крепкое здоровье, ссылки на тяжелое время, нехотение тягот и забот) только усилило уже имевшиеся задатки. Всякие возможные родственные чувства мужа к племяннице были пресечены в самом начале. Ревность к Ребенку тщательно скрывалась, но шито все было белыми нитками. Невестка завела кота, назвала его сынком (Мефодия в шутку называли Племянником), и периодически заявляла, что коту, к счастью, не нужно покупать ботинки и распашонки. Брат иногда жаловался, что Сынок жрет "Киттикэт" на изрядную сумму, но тоже был привязан к суррогатному приложению своего послесвадебного бытия.

Сын, когда-то жизнелюб по природе, своего Отца любил, и Дочь была рада, что хоть кто-то из семьи содержит в порядке могилу, приехать-посидеть у которой ей самой удавалось крайне редко.

Сколько дней и ночей? Сколько у нас дней и ночей, чтобы любить, страдать, работать, испытывать тупое равнодушие, бежать в магазины, нянчить детей, убирать в квартире, готовить обеды, ссориться с родственниками, считать расходы и доходы, ждать любимых, ненавидеть врагов? Сколько у нас дней и ночей, чтобы полными глотками пить из горькой и сладкой чаши бытия?

Сто лет и сто зим. Сто длинных ночей любили мы друг друга. На даче, у крепостных стен, в квартире уехавшей подруги… Мы бродили по лесам и озерам. Любимая, дорогая, единственная… Мы хотели жить долго и счастливо. И умереть в один день (если уж продолжать некрофильную тему). Мы не знали, что Квартирный Вопрос, когда-то испортивший москвичей, может проявляться в самых различных ипостасях и портить жизнь не только жителям столицы…

Студент подошел к Дочери на перемене:

— Я хочу писать у Вас курсовую.

— Хорошо. Пишите, если хотите. Но сразу хочу сказать — у Вас есть перспектива дальнейшей научной работы. На кафедре есть профессора, которые могут помочь в большем объеме, чем я — еще не очень опытный преподаватель.

— Неважно. Мне интересна предложенная Вами тематика…

Откуда они берутся? Эти нити общности, сопереживания? И кто-то будет искать в этих невидимых узорах недозволенное, намек на возможный аморальный изгиб. Необязательно. Даже излишне. Не оправдываются проницательные ожидания ("они стояли у окна, он поднес ей сумку, они разговаривали на улице"…). Потому что есть иное — невысказанное сочувствие, которое дорого и неповторимо… И дело не в том, что вакансия уже занята, и есть девочка, так похожая на отца, что — к счастью, по известной примете из сборника В. Даля… У Студента еще будет своя судьба — своя невыносимая боль и свое невыносимое счастье…

Дочь как-то осмелилась пригласить Студента вечером домой — посмотреть библиотеку, познакомила с мужем и страшно была рада, что тому парень понравился.

И они будут втроем без устали беседовать о хронологии Руси — старой и пресловутой новой, о загадках истории, о семиотике культуры и многом-многом другом. Девочка, попривыкнув к гостю, будет демонстрировать свои игрушки. Студент будет приносить с собой шоколадки, иногда — собственноручно изготовленные смешные поделки из бумаги, так называемые оригами. Ему страшно понравится, что кота Дочери зовут Мефодием, и когда на день рожденья группа подарит товарищу долгожданного щенка овчарки, Студент назовет песика Кириллом.

Эти визиты станут еженедельными праздниками общения для всех. И могло бы быть очень легко… Но в кухонную дверь то и дело будет стучать Мать, злясь, что у Дочери и Зятя гость, что они — живые, хохочут, шумно говорят, щебечет Ребенок…

Дочь понимала, что при всем желании она не может сделать Мать соучастницей своей жизни. Пустить ее на кухню, где и так тесно? Только за счет того, что обеденный стол заменили на журнальный, а холодильник вынесли в коридор хрущевская кухня неожиданно приобрела приемлемые объемы. Посадить на табуретку, чтобы она бессмысленными глазами обводила всех и задавала одни и те же вопросы, требуя громкого, троекратного ответа? Завоет Ребенок, все замолчат…

Студент отнесся ко всему с тактичностью, которой Дочь даже не ожидала в таком молодом человеке. Его присутствие как-то сглаживало нервозность, но Дочь продолжала изводить себя угрызениями совести. Хотя уже давно не чувствовала, что способна дать Матери того ежечасного, а то и ежеминутного общения, которого та настойчиво продолжала требовать…

Муж не раз говорил:

— Ты зря изводишь себя. Она тянет из тебя жилы. Мертвый хватает живого… Первое, что атрофировалось — это совесть. Уже ведь не человек, Осталась оболочка. Она пытается напиться твоей силой. Уже ведь нет у нас, как ни грустно, сочувствия, осталась только энергия раздражения. Но ей — хоть что-то урвать. Не знаю, все ли слабоумные старухи такие.

— Зачем ты так? Врачи говорят, это называется — деменция мозгов…

— Мозги — самое главное, чем человек отличается от животного. Да тебе жаль прошлого. Цени то, что было, но отдели от того, что есть. Иначе чокнешься. Ты ведь даже "мамой" уже ее не называешь.

— А ты вообще про нее говоришь — ОНО. Мне и так плохо. И больно это слышать.

— А как ты хочешь, чтобы я ее называл? Мать, как у Горького? Даже теща — не вяжется. Там все-таки человек подразумевается.

Дочери надоело упрекать брата, что он не уделяет внимания Матери, но когда тот стал расхваливать свою жену, единственный раз пригласившую Мать в гости, в последний до инсульта год — на 23 февраля (Сыну были подарены дорогие часы), Дочь не выдержала:

— Мне не за что ее уважать. Ты уважаешь — твое дело. А мне она хоть раз предложила посидеть с Ребенком, когда мы с мужем разрывались и бегали, словно челноки, пока не нашли нянечку? Она пришла хоть раз посидеть с Матерью, после того, как та заболела?

— У Матери был тот же диагноз. Ей теперь тяжело это видеть. Если бы Мать могла общаться, мы бы заходили, а так — что толку?

— А от меня требуют этого пресловутого общения! Каждый день! Каждый час! Мне с Ребенком погулять некогда! Зарплата — гроши, подработки хватаю, как бульдог палку — с налету! Мужу грозит сокращение: кто последний устроился, того первым и сократят! Пока диссертацию не закончит — никаких гарантий. А где в таком бедламе работать?

— Кстати, жена к Матери заходила…

— Когда это?

— Когда вы в деревню к родственникам уезжали. Чаю вместе попили.

— Пришла… Посмотреть, не слишком ли хорошо живем. Передай, не слишком. Завидовать нечему, хотя, кто ищет — тот всегда найдет. Может, какой поднос хрустальный приглядела. Так забирайте! Я ж всегда тебе говорила: если что хотите из родительских вещей — скажи. Знаменательно, что притащилась стерва, когда нас не было — углы обнюхать. Котом, поди, сказала попахивает. Я, когда приехала, две не вытертые лужи нашла за диваном — ты, наверное, забыл дверь в туалет приоткрыть. Знаешь, не хочу я о ней говорить. Я в твою жизнь не суюсь. Нравится тебе жить с человеком, которого все твои друзья терпеть не могут — живи.

Когда-то Сын поссорился со своим лучшим другом — не пришел к тому на свадьбу под предлогом, что Друг "плохо" принял их с женой за два дня до свадьбы — угостил какими-то сухарями. Дочь тоже была приглашена, и ее не раз спрашивали, почему брата нет. Дочь тогда о сухарях (которые, как выяснилось. оказались тостами и подавались с дорогим кофе) ничего не знала, о своем неприходе брат ее не известил — и было неловко. Свадьба была небольшая — человек на двенадцать, поэтому два пустых места за столом мозолили глаза. Жених чуть-чуть навеселе шепнул Дочери:

— Я знаю, все эта стерва. Ненавижу. Не хватает мне сейчас твоего брата, не хватает.

Накануне свадьбы невеста, жившая в другом городе, приехала простуженная, и Другу было не до визитов, хотя Дочь, зная его, давно была уверена, что и тот визит не был очень-то плох. В общем, предлог был выдуман — обидный и липовый. Видимо, жене брата накануне свадьбы шлея под хвост попала или денег на подарок стало жалко…

Через какое-то время Сын начнет в тайне от жены бегать в гости к Другу, тот простит. Но есть трещины, которые уже не загладишь.

Вечер. На кухне работает телевизор. Мать после ужина, кажется, легла спать. Дочь пошла в свою комнату полежать немного до сна, пока кончатся "Спокойной ночи, малыши!" и начнется "укладка" девочки.

Я устала. Как я устала. Как мне жаль. Какая я стерва. С кем посоветоваться? За рубежом — там психотерапевты. Здесь — на второй день Мать выписали из больницы: "У нас одна нянечка на сто палат, а ваша старуха в судно не ходит, а туалет найти не может". Муж уже не выдерживает. Для меня все-таки мать, когда-то мама, а для него? Я больше не могу. Я боюсь провалов в памяти. Колет сердце. "Одеяла и подушки ждут ребят... Скоро спать… Сказка тоже спать ложится…". Хорошо, что впереди ночь. Нужно бы еще подготовиться к занятиям, но нет сил. Пойду с тем, что есть. Есть ли? Что есть? Честь… лесть… здесь?

Белый потолок пузырится, приближается, выплывает из небытия. Особый больничный потолок. Какой он скучный, хрестоматийно белый! Я так давно мечтаю поклеить в ванне потолочные плитки под дерево, а в комнатах обои. Розоватые. С приглушенным рисунком…

— Как девочка?

— Хорошо. Иногда спрашивает, где мама?

— И что ты говоришь?

— Уехала. Она потом полдня повторяет: "Мама уехала. Я взял больничный. Но обещают на той неделе "сделать ясли". Узнав, что ты заболела, дело в свои руки взял декан.

— Хорошо, пусть привыкает. Лишь бы ей там понравилось.

— Понравится.

Они оба тут же подумали об одном и том же. Там, наверное, лучше, чем дома. Дома? Где дома?

Дочь не стала задавать вопросов о Матери. Не хотелось касаться… Как-нибудь разберутся. Пусть брат в конце концов поможет.

— Когда тебя отпустят?

— Пока не сказали.

— Коллеги звонили, хотят навестить. Ты не против?

— Хорошо, а то очень скучно.

— Звонил твой Студент, я пригласил его зайти. Мы очень душевно попили чаю. Хочешь, мы как-нибудь придем вместе?

— Хорошо. Я рада, что вам интересно друг с другом.

Дочь тогда не знала, что на третий день после приезда "Скорой", увезшей ее в больницу, Мать практически перестала стучаться в двери их комнаты. Лишившись привычной жертвы, она утратила интерес к беспрестанным хождениям. Зять с ней не разговаривал. Только молча ставил еду на столик рядом с постелью. Сын перестал появляться даже на обеды.

А когда еще через пару дней Мать перестала пользоваться туалетом, Зять взял девочку и пошел вечером к Сыну, который был страшно удивлен. Невестка после свадьбы свояченицы только один раз приглашала родственников, еще до рождения ребенка. Брат тогда наделал довольно вкусных бутербродов, которые его жена назвала гнусными, выразив дежурное сожаление, что сама ничего не успела приготовить. Но дальнейших приглашений не последовало, так и не удалось узнать, как готовит родственница. В любом случае, неожиданное явление Зятя с ребенком казалось им сродни хамству…

В комнаты не пригласили, а когда Невестке было предложено поухаживать за свекровью, она вообще скрылась в спальне, хлопнув дверью.

— А ты вот все говорил, — Зять обратился к испуганному родственнику, — что уход за больным — дело женское. Ну так и флаг ей в руки.

Ответ был известен, но и расчет оказался верен. Сын, проявив сноровку, откуда-то раздобыл не очень дорогую нянечку, договорившись, что ее зарплата будет выплачиваться из пенсии Матери.

Зять ощутил покой. Впервые за два года, вернется жена и тоже отдохнет. В больнице в любом случае — не отдых. Кардиограммы неважные, но пока все не так страшно. О страшном Зять боялся думать. Бросить работу и уехать всем в деревню? Чушь! Жена еще молода, она просто устала, сорвалась. Нужно растить девочку — это якорь. Жене нужно чаще говорить, мол, пусть держится, помнит. Придет, увидит, что стало тихо, никто не стучит в дверь, не требует вопросов на дебильные вопросы — все, больше никакого больного сердца. А санитарка пусть ходит, даже если на это уйдет вся пенсия. На еду они уж как-нибудь наскребут, а девочка пойдет в ясли — подработают.

Через месяц Дочь вернулась. Увидев ее, Мать приподнялась и … встала.

День убегает прочь. Что мы успели? Обед, уборка, стирка, пролистанная газета. Два урока. И убегающая бесконечность времени, дарящего цель и бесцельность…

Очень хочется в театр. Уже сто лет не были в театре. Знакомая — литсотрудник театра предложила бесплатные входные билеты. При условии, правда, что Дочь или ее муж напишет потом рецензию. Рецензию даже написать хочется. Пусть еще и на невиденный спектакль. И неважно, кто напишет. Можно — в соавторстве. Просто хочется чуть-чуть той, старой жизни.

Зашел Студент. Сказал, что Кирилл уже освоил команды "Сидеть!" и "Лежать!" Посочувствовал грозящим сорваться культурным планам. Нянечка вечером приходить то ли не хочет, то ли не может. Сына просить бесполезно. Студент неожиданно предложил:

— Давайте я посижу. Ребенок ко мне привык. А все остальное… В общем, мне не трудно. Поиграю с девочкой, потренируюсь на свое женатое будущее, — он светло улыбнулся.

И они побывали в театре… И ощутили, что еще молоды. И не так давно женаты. И здоровались с друзьями, обменивались впечатлениями о премьере. И обсуждали строчки будущей рецензии. И был теплый вечер. И аллея, освещенная бокалами фонарей. И шепот расходящейся театральной публики. Только на ступеньках подъезда Дочь словно очнулась от сладкого наваждения. Повернулась к мужу. Тот молча прижал ее голову к пахнущему одеколоном пиджаку. Там, вдали, за рядом домов и желтой сентябрьской листвой, наверное, уже погашен яркий свет в зрительном зале, гардеробщики помогают утерявшим номерки отыскать свои плащи…

Мать уже спала. Студент успел уложить девочку. Улыбнулся друзьям:

— Ну вот. А вы переживали.

— Не сильно досталось? — спросил Зять.

— Нет, мы играли, собирали бобика из колечек. Ужин я отнес, — последнее он проговорил быстро. — С полчаса назад напоил девочку молоком, она быстро уснула.

Утром первая пара — лекция. Во время перемены в коридоре столпилось слишком много людей. Чтобы попасть на кафедру, нужно было, словно ледокол, рассекать человеческую массу. Дочь решила пройти по другой, менее популярной лестнице. Столкнулась со своей Заведующей — милой, душевной женщиной.

— У вас что-то случилось? Я так привыкла, что вы улыбаетесь.

На работе знали о болезни Матери, но не знали масштабов влияния больного сознания на жизнь семьи.

— Нет, ничего, просто так. — Дочь улыбнулась. — Чуть подустала.

— Как девочка?

— Растет. много говорит.

— Видела-видела. Прелестное существо.

Заведующая не стала задавать вопроса о здоровье Матери. Дочь мысленно поблагодарила ее. Кинула взгляд вслед. Неужели и вот эта милая, уже немолодая женщина когда-нибудь превратится в Оно? Нет, нет, это невозможно представить! Тут чуткость, достоинство — категории, настолько неотъемлемо присущие, которые не должны исчезнуть даже в тяжкие дни кануна…

Шел семинар. Секретарь тихо постучала в дверь. Дочь вышла в коридор.

— Я должна Вам сказать. ваш муж звонил. Декан просила передать… Вы можете…

— Что такое?

— Ваша мать… Да… вот так бывает…

Дома, в старой инкрустированной шкатулке (Дочь все хотела сделать альбом, да так и не собралась) старые фотографии — молодая Мама, еще студентка, в кокетливом беретике, рядом — Папа в военной форме. Какие они красивые…

Почему? Куда ушли юные апрели и желтоглазые сентябри? Куда Ветер Времени унес тот беретик? Кто свалил старую липу в бабушкином саду? Голоса детей звенят над тихой водой Мологи. Дай Бог им звенеть. Пусть это — не наши голоса. В кладовке, на вешалке — старая отцовская офицерская рубашка. Никто не надевал ее уже много лет. А мамино выходное платье? Кто будет носить его? Зачем же так, зачем?

Дочь шла домой одна. Кто-то с кафедры хотел проводить, но она отказалась. Аллея склонила свои ветви. Моросил дождь, который, словно художник, смывал с неудачной картины краски последних лет. Их не стало. Почему? Насколько верная и добрая ли служанка наша Память?

Дома — растерянное лицо мужа. Почему нет освобождения? Только глухая, острая тоска. И необходимые ритуалы, суета, помогающая меньше думать. Определенный набор действий, автоматизм которых наработан печальными обстоятельствами. Жизнь ушла. Без остатка. Смерть забрала то, чем уже владела.

— Преподаватель, любимый поколениями студентов…

Да, все так, мама! Я знаю, многие тебя любили. Я тоже.

— Человек доброй души и щедрого сердца…

И это тоже правда.

— Большая научная и творческая работа…

Может быть. Каждый вносит свой посильный вклад. Остались статьи, множество учеников…

— Женщина, создавшая уютный дом, в котором было счастьем бывать, вырастившая двух детей.

Пусть так. Пусть все думают так.

— Человек, отмеченный порядочностью и умением посочувствовать…

Дай всем нам бог уходить светло. Дай бог стереть неудачные, болезненные узоры бытия…

Отметили сороковой день. Очень помогла Невестка, наконец-то появившаяся в доме родственников. Было печально, но уже не так больно.

На следующий день Дочь купила розовые обои. Без всяких геометричностей. Чтобы не подбирать рисунок. Мужу обои неожиданно понравились.

— У тебя появился вкус.

Дочь не обидилась на намек, что раньше вкуса у нее не было. О вкусах, как известно, не спорят.

Клеили обои вечером — вместе со Студентом. Девочка скакала, жутко довольная, пытаясь залезть в ведро с клейстером. Дочери было поручено следить за Ребенком. Мужчины, сосредоточенно пыхтя, старались не допустить пузырей.

— Завтра — суббота, надо бы съездить на кладбище, докрасить ограду, — сказала Дочь мужу.

— Хорошо. Только не на первом автобусе, — Муж радовался, что последнее время жена перестала просыпаться ночами, не хотелось, чтобы она нервничала из-за раннего подъема. — Краску-то мы купили, а серебрянку — нет, а хорошо бы посеребрить луковки на уголках. Сделать бы уж все сразу, — он глянул на часы. — Скоро шесть. Сбегаю, если успею, в хозяйственный.

Дочь вдруг ощутила, что она счастлива. У нее есть Ребенок, муж, друзья. Но… Это счастье куплено? Какою ценой? На следующий день после их похода в театр…

— Не мучай себя, — впервые Студент был на «ты». — Есть жизнь. Бывает смерть. Все нормально. Бывает, что жизнь уже становится смертью. Они перетекают друг в друга. — Он помолчал. — В тот вечер она вошла, когда я сидел с Ребенком, внимательно посмотрела, сказала: «Ты так похож на него. Молодой — он был красивый. Бабушки в Ленинграде заглядывались. Останусь его ждать во дворе — он председателем профкома был, часто по делам бегал, а старушки на лавочках давай расспрашивать, мой ли муж, красивый такой, беречь надо». Она говорила ясно.

— Потом ушла?

— Начал выть Ребенок. Я сказал: «Пора». Просто сказал. Словами. И мысленно. Виноват только я. Никто больше. Так больше было нельзя. Ей тоже нести ответ. Не знаю — где и как. Но нельзя тянуть за собой живых.

— И она поняла?

— Наверное. В глазах ее появился вдруг свет. Похожий на тот, на фотографиях, где она молода.

Дочь опустила голову. Обрываются нити. Уходят поколения. И уже никто не стоит между нами и смертью. Наши сто лет Кануна. Пусть не сто, а двадцать или сорок. Это — неважно. Тикают наши часы. И дети не слышат этого звука. Потому, что есть мы. Мы — преграда. Мы — следующие. Но — это нестрашно. Это — нормально, как сказал Друг. Мать ушла. К отцу… Думала ли она о дочери, сыне, внучке? Проснулось уважение к живым? Победила биологическая закономерность? Или просто — всей силой уходящего сознания — Мать устремилась в молодость?

Раздался звонок. Муж принес серебрянку. За полчаса они закончили поклейку. От новых обоев комната казалась совсем иной — посвежевшей, влюбленной в своих хозяев. Друг ушел домой. У девочки уже начали слипаться глаза. В кой-то веки она на радость Папе и Маме начала попискивать:

— Хочу в постельку.

День угасал за окном. Солнце сквозь алые тучи последний раз вскинуло в небо желтый луч, словно руку, прощаясь с миром — на одну ночь. Чтобы взойти снова на один день и новые сто лет…