Москва
Региональная общественная организация
«Женщины и информация»
«Барышни! А вы знаете: командир саперного взвода живет только два месяца...»
Мы все время говорим об одном... Так или иначе туда возвращаемся...
Чаще всего мы говорим о смерти. Об их отношениях со смертью — она же постоянно кружила рядом. Так близко и уже привычно, как и жизнь. Я пытаюсь понять, как можно было уцелеть среди этого бесконечного опыта умирания? Смотреть изо дня в день. Думать. Невольно примеряться.
Можно ли об этом рассказать? Что поддается словам и нашим чувствам? А что — неизъяснимо? Вопросов у меня появляется все больше, а ответов все меньше.
Иногда я возвращаюсь домой после встреч с мыслью, что страдание — это одиночество. Глухая изоляция. В другой раз мне кажется, что страдание — особый вид знания. Есть что-то в человеческой жизни, что другим путем невозможно передать и сохранить, особенно у нас. Так устроен наш мир, так устроены мы.
С одной из героинь этой главы мы встретились в аудитории Белорусского государственного университета. Студенты шумно и радостно складывали свои тетрадки после лекции. «Какие мы были тогда? — ответила она вопросом на мой первый вопрос. — Вот такие, как они, мои студенты. Только одежда другая и украшения у девушек попроще. Железные колечки, стеклянные бусы. Прорезиненные тапочки. Не было еще этих джинсов, магнитофонов».
Я смотрела вслед торопившимся студентам, а рассказ уже начинался...
«До войны мы с подругой окончили университет, во время войны — саперную школу. Ехали на фронт уже офицерами... Младшими лейтенантами... Встретили нас так: "Молодцы, девочки! Хорошо, что приехали, девочки. Но никуда мы вас не пошлем. Будете у нас в штабе". Это нас так встретили в штабе инженерных войск. Тогда мы заворачиваемся и идем искать командующего фронтом Малиновского. Когда мы ходили, по поселку разнеслось, что какие-то две девушки ищут командующего. Подходит к нам офицер и говорит:
— Покажите свои документы.
Посмотрел.
— Почему вы ищете командующего, вам же нужно в штаб инженерных войск?
Мы ему отвечаем:
— Нас прислали командирами саперных взводов, а хотят оставить в штабе. А мы будем добиваться, чтобы только — командирами саперных взводов и только — на передовую.
Тогда этот офицер опять ведет нас в штаб инженерных войск. И долго они там все говорили и говорили, набилась полная хата людей, и каждый советует, а кто и смеется. А мы упорствуем, на своем стоим, что, мол, у нас есть направление, мы должны быть только командирами саперных взводов. Тогда этот офицер, который нас привел, разозлился:
— Барышни! А вы знаете, сколько живет командир саперного взвода? Командир саперного взвода живет только два месяца...
Мы повторяем:
— Знаем, поэтому и хотим на передовую.
Делать им нечего, выписывают нам направление:
— Ну, хорошо, мы вас пошлем в пятую ударную армию. Что такое ударная армия, вы, вероятно, знаете, само название свидетельствует. Это — постоянно передовая.
Каких только они страхов нам не наговорили. А мы рады:
— Согласны!!
Приехали в штаб пятой ударной, там сидит такой интеллигентный капитан, он нас очень красиво принял, но как услышал, что мы намерены быть только командирами саперных взводов, схватился за голову:
— Нет, нет! Что вы? Найдем вам работу здесь, в штабе. Вы что, шутите, там же одни мужчины, и вдруг командир будет женщина — это безумие. Что вы, что вы!!
Два дня они нас там прорабатывали. Прямо сказать... Уговаривали. Мы не отступили: только командирами саперных взводов. От своего — ни шагу. Но и это еще не все. Наконец... Что? Наконец получили назначение. Привели меня к моему взводу... Солдаты смотрят: кто с насмешкой, кто со злом даже, а другой так передернет плечами — сразу все понятно. Когда командир батальона представил, что вот, мол, вам новый командир взвода, все сразу взвыли: "У-у-у-у..." Один даже сплюнул: "Тьфу!"
А через год, когда мне вручали орден Красной Звезды, эти же ребята, кто остался в живых, меня на руках в мою землянку несли. Они мной гордились.
Если спросите, какого цвета война, я вам скажу — цвета земли. Для сапера... Черного, желтого, глиняного цвета земли...
Где-то мы идем... Ночуем в лесу. Разложили костер, и горит этот костер, и все сидят тихо-тихо, а кто уже и уснул. Я засыпаю, глядя на огонь, я сплю с открытыми глазами: какие-то мотыльки, какие-то мошки летят на огонь, летят всю ночь, ни звука, ни шороха, они безмолвно исчезают в этом большом костре. Другие следом летят... Прямо сказать... Вот так и мы. Шли и шли. Катили потоком.
Через два месяца меня не убило, через два месяца меня ранило. Первый раз ранило легко. И я перестала думать о смерти...»
Станислава Петровна Волкова, младший лейтенант, командир саперного взвода.
«В детстве... Я начну со своего детства... А на войне я больше всего боялась вспоминать детство. Именно детство. Самое нежное на войне нельзя вспоминать... Нежное нельзя... Тут — табу.
Так вот... В детстве отец стриг меня под корень машинкой-нулевкой. Об этом я вспомнила, когда нас постригли, и из девушек мы вдруг превратились в молоденьких солдатиков. Некоторые девчонки испугались... А мне было легко привыкнуть. Моя стихия. Не зря отец вздыхал: "Не девка, а мальчишка растет". А во всем была виновата одна моя страсть, из-за которой не один раз попадало от родителей. Зимой я прыгала с крутого яра в занесенную снегом Обь. После уроков брала у отца старые ватные брюки, надевала их и завязывала на валенках. Ватную фуфайку заправляла в брюки и крепко затягивалась ремнем. На голове шапка-ушанка, завязанная под подбородком. В таком виде, переваливаясь, как медведь, с ноги на ногу, иду к речке. Разбегаюсь изо всей силы и прыгаю с обрыва вниз...
Ах! Какое ощущение испытываешь, пока летишь в пропасть и скрываешься с головой под снегом. Дух захватывает! Пробовали со мной другие девчонки, но у них не получалось гладко: то ногу подвернет, то нос разобьет о жесткий снег, то еще что-нибудь случится. Я же была ловчее мальчишек.
О детстве вспомнила... Потому что не хочется сразу про кровь... Но я понимаю — это важно, это, конечно, важно. Я люблю книжки читать. Я понимаю...
Прибыли мы в Москву в сентябре сорок второго... Целую неделю нас возили по железнодорожному кольцу. Останавливались на станциях: Кунцево, Перово, Очаково, и везде с эшелона выгружались девушки. Приходили, как говорят, "покупатели", командиры из разных частей и родов войск, агитировали нас в снайпера, санинструкторы, радисты... Меня все это не прельщало. Наконец со всего эшелона нас осталось тринадцать человек. Всех поместили в одну теплушку. В тупике стояло всего два вагона: наш и штабной. Двое суток к нам никто не появлялся. Мы смеялись и пели песню: "Позабыт, позаброшен". К концу второго дня под вечер мы увидели, что к нашим вагонам вместе с начальником эшелона направляются три офицера.
"Покупатели"! Они были высокие, стройные, затянутые портупеями. Шинели с иголочки, сапоги начищены до блеска, со шпорами. Вот это да! Таких мы еще не видали. Они вошли в штабной вагон, а мы прижались к стенке послушать. что там будут говорить. Начальник показывал наши списки и давал краткую характеристику: кто такая и откуда родом, образование. Наконец мы услышали: "Все подойдут".
Тогда начальник вышел из вагона и приказал нам построиться. Спросили: "Желаете учиться искусству воевать?" Ну, как же мы можем не желать, конечно, желаем. Очень даже! Мечтаем! Даже никто из нас не спросил: где учиться и на кого? Приказ: "Старший лейтенант Митропольский, везите девушек в училище". Каждая надела на плечи свой "сидор", стали по две, и повел нас офицер по улицам Москвы. Любимая Москва... Столица... Даже в это трудное время красивая... Родная... Офицер шел быстро, крупными шагами, мы не успевали за ним. Только на встрече в Москве в день тридцатилетия Победы Сергей Федорович Митропольский признался нам, бывшим курсанткам Московского Военно-инженерного училища, как ему было стыдно вести нас по Москве. Он старался подальше отойти от нас, чтобы на него не обращали внимания. На этот девичий табун... Мы этого не знали и почти бегом догоняли его. Хороши же мы, наверное, были!
Так вот... С первых же дней занятий схватила два наряда вне очереди: то аудитория холодная меня не устраивала, то еще что-то. Знаете, школьные привычки. Ну, и получала по заслугам — один наряд вне очереди, второй... Вскоре еще и еще. При разводе на улице курсанты заприметили меня и начали смеяться: штатный дневальный. Им, конечно, смешно, а я на занятия не хожу, ночью не сплю. Днем целый день стою возле дверей у тумбочки, а ночью натираю в казарме пол мастикой. Как это тогда делалось? Сейчас объясню... В деталях... Это не то, что сейчас, теперь имеются различные щетки, полотеры и тому подобное. А тогда... После отбоя снимаешь сапоги, чтобы не запачкать мастикой, обматываешь ноги кусками старой шинели, делаешь как бы лапти, замотанные шпагатом. Разбрасываешь мастику по полу, растираешь щеткой, да не капроновой, а волосяной, от которой прилипают клочья, и тогда уже начинаешь шуровать ногами. Тереть нужно до зеркального блеска. Вот тут за ночь натанцуешься! Ноги гудят и немеют, спину не разогнуть, пот заливает глаза. Утром даже нет силы прокричать роте: «Подъе-о-ом!» А днем тоже присесть не удается, так как дневальный все время должен стоять у тумбочки. Однажды со мной произошел казус... Смешно... Стою у тумбочки, только справилась с уборкой в казарме. До того захотелось спать, что чувствую — сейчас упаду. Облокотилась на тумбочку и задремала. И вдруг слышу, как кто-то открывает дверь в помещение, вскочила — передо мной стоит дежурный по батальону. Я вскинула руку и доложила: "Товарищ старший лейтенант, рота находится на отдыхе". А он смотрит на меня во все глаза и не может скрыть смеха. И тут я догадалась, что так как я левша, то второпях приложила к шапке левую руку. Попыталась быстро сменить ее на правую, но было уже поздно. Опять проштрафилась.
До меня долго не доходило, что это не игра какая-то и не школа, а военное училище. Подготовка к войне. Приказ командира — закон для подчиненного.
На последнем экзамене запомнила последний вопрос:
— Сколько раз в жизни ошибается сапер?
— Сапер ошибается один раз в жизни.
— Вот так, девонька...
А следом обычное:
— Вы свободны, курсант Байрак.
И вот — война. Настоящая война...
Привели меня к моему взводу. Команда: "Взвод, смирно!", а взвод и не думает вставать. Кто лежит, кто сидит и курит, а кто потягивается с хрустом в костях: "Э-эх!" В общем, делали вид, что меня не замечают. Им было обидно, что они, видавшие виды мужчины-разведчики, должны подчиняться какой-то двадцатилетней девчонке. Я это хорошо понимала и вынуждена была подать команду: "Отставить!"
Тут начался обстрел... Спрыгнула в канаву, а шинель новенькая, так я легла не вниз на грязь, а сбоку на нерастаявший снежок. Вот смолоду и так бывает — шинель дороже жизни. Девчонка — дура! Ну, и мои солдаты смеются.
Так вот... Что такое инженерная разведка, которую мы вели? Ночью бойцы рыли парную ячейку на нейтральной полосе. Перед рассветом я с одним из командиров отделений ползли к этому окопчику, и бойцы нас маскировали. И так мы лежали целый день, боясь лишний раз шелохнуться. Через час-два уже мерзнут руки и ноги, хотя на тебе надеты валенки и полушубок. Через четыре часа — готовая сосулька. Идет снег... Превращаешься в снежную бабу... Это зимой... Летом же приходилось лежать на жаре или под дождем. Целый день внимательно за всем следим и составляем карту наблюдения передовой: в каких местах появились изменения земной поверхности. Если обнаружили бугорки и комочки земли, загрязнение снега, примятую траву или стертую росу на траве, то это то, что надо... Наша цель... Ясно: там немецкие саперы проложили минные поля. Если же они поставили проволочное заграждение, то необходимо выяснить длину и ширину заграждения. Какие использованы мины — противопехотные, противотанковые или мины-сюрпризы? Засекали огневые точки противника...
Перед наступлением наших войск работали ночью. Сантиметр за сантиметром прощупывали местность. Делали коридоры на минных полях... Все время по земле гребли... На пузе... Я же, как челнок, сновала от одного отделения к другому. «Моих» мин всегда больше.
У меня разных случаев... Да их на кино хватит... На многосерийный фильм...
Пригласили офицеры завтракать. Я согласилась, саперам не всегда доставалась горячая еда, в основном жили на подножном корму. Когда все разместились за кухонным столом, я обратила внимание на русскую печь, закрытую заслонкой. Подошла и стала рассматривать заслонку. Офицеры подшучивают: мол, женщине мины даже в горшках мерещатся. Я отвечаю на шуточки и тут замечаю, что в самом низу, с левой стороны заслонки, имеется маленькая дырочка. Внимательнее приглядываюсь и вижу тоненький проводок, который ведет в печку. Быстро поворачиваюсь к сидевшим: "Дом заминирован, прошу покинуть помещение". Офицеры притихли и с недоверием уставились на меня, никому не охота вставать из-за стола. Мясо пахнет, жареная картошка... Я еще раз повторила: "Немедленно очистить помещение!" С саперами приступили к работе. Сначала убрали заслонку. "Перекусили" ножницами проволоку... Ну и там... Там... В печке лежало несколько связанных шпагатом эмалированных литровых кружек. Мечта солдата! Лучше, чем котелок. А в глубине печки, завернутые в черную бумагу, два больших свертка. Килограммов двадцать взрывчатки. Вот вам — и горшки.
Шли мы по Украине, это была уже Станиславская, ныне Ивано-Франковская область. Взвод получил задание: срочно разминировать сахарный завод. Дорога каждая минута: неизвестно, каким способом заминирован завод, если подключен часовой механизм, то взрыва можно ждать с минуты на минуту. Ускоренным маршем вышли на задание. Погода была теплая, шли налегке. Когда стали проходить позиции артиллеристов-дальнобойщиков, вдруг один выскочил из траншеи и закричал: "Воздух! Рама!" Я подняла голову и ищу в небе "раму". Никакого самолета не обнаруживаю. Кругом тихо, ни звука. Где же та "рама"? Тут один из моих саперов попросил разрешения выйти из строя. Смотрю, он направляется к тому артиллеристу и отвешивает ему оплеуху. Не успела я что-нибудь сообразить, как артиллерист закричал: "Хлопцы, наших бьют!" Из траншеи повыскакивали другие артиллеристы и окружили нашего сапера. Мой взвод, не долго думая, побросал щупы, миноискатели, вещмешки и бросился к нему на выручку. Завязалась драка. Я не могла понять, что случилось? Почему взвод ввязался в драку? Каждая минута на счету, а тут такая заваруха. Даю команду: "Взвод, стать в строй!" Никто не обращает на меня внимания. Тогда я выхватила пистолет и выстрелила в воздух. Из блиндажа выскочили офицеры. Пока всех утихомирили, прошло значительное время. Подошел к моему взводу капитан и спросил: "Кто здесь старший?" Я доложила. У него округлились глаза, он даже растерялся. Затем спросил: "Что тут произошло?" Я не могла ответить, так как на самом деле не знала причины. Тогда вышел мой помкомвзвода и рассказал, как все было. Так я узнала, что такое "рама", какое это обидное было слово для женщины. Что-то типа шлюхи. Фронтовое ругательство...
А знаете... У нас честный разговор... Я ни о любви, ни о детстве старалась на войне не думать. И о смерти тоже. М-м-м... У нас честный разговор... Так вот... Я уже говорила: у меня было много запретного, чтобы выжить. Особенно все ласковое и нежное я себе запретила. Даже думать об этом. Вспоминать. Помню, что впервые в освобожденном Львове дали нам несколько свободных вечеров. Впервые за всю войну... В городском кинотеатре батальон смотрел кинофильм. Первое время как-то непривычно было сидеть в мягких креслах, видеть красивую обстановку, уют и тишину. Перед началом сеанса играл оркестр, выступали артисты. В фойе устроили танцы. Танцевали полечку, краковяк, падэспань и заканчивали неизменной "Русской". Особенно действовала на меня музыка... Даже не верилось, что где-то стреляют и нам скоро опять на передовую. Где-то рядом смерть.
Но уже через день моему взводу было приказано прочесать пересеченную местность от местечка к железной дороге. Там подорвалось несколько машин. Мины... Вдоль шоссе пошли разведчики с миноискателями. Моросил холодный дождик. Все промокли до ниточки. Сапоги мои разбухли, стали тяжелыми, как будто подошвы у них из железа. Я подоткнула полы шинели за ремень, чтобы не путались под ногами. Впереди меня на поводке шла моя собачка Нелька. Найдет снаряд или мину, сядет возле нее и ждет, пока не разминируют. Мой верный дружок... И вот Нелька села... Ждет и поскуливает... А тут передают по цепи: "Лейтенант, к генералу". Оглянулась: на проселочной дороге стоял "виллис". Я перепрыгнула через кювет, на ходу одернула полы шинели, поправила ремень и пилотку. Все равно вид у меня был затрапезный.
Подбежав к машине, открыла дверку и стала докладывать:
— Товарищ генерал, по вашему приказанию...
Услышала:
— Отставить...
Вытянулась по стойке "смирно". Генерал даже не повернулся ко мне, а через стекло машины смотрит на дорогу. Нервничает и часто посматривает на часы. Я стою. Он обращается к своему ординарцу:
— Где же тот командир саперов?
Я снова попыталась доложить:
— Товарищ генерал...
Он наконец повернулся ко мне и с досадой:
— На черта ты мне нужна!
Я все поняла и чуть не расхохоталась. Тогда его ординарец первый догадался:
— Товарищ генерал, а может, она и есть командир саперов?
Генерал уставился на меня:
— Ты кто?
— Командир саперного взвода, товарищ генерал.
— Ты — командир взвода? — возмутился он.
— Так точно, товарищ генерал!
— Это твои саперы работают?
— Так точно, товарищ генерал!
— Заладила: генерал, генерал...
Вылез из машины, прошел несколько шагов вперед, затем вернулся ко мне. Постоял, смерил глазами. И к своему ординарцу:
— Видал?
А у меня спросил:
— Сколько же тебе лет, лейтенант?
— Двадцать, товарищ генерал.
— Откуда родом?
— Сибирячка.
Он еще долго расспрашивал меня, предложил перейти в их танковую часть. Возмущался, что я была в таком затрапезном виде: он бы не допустил этого. Им саперы позарез нужны. Потом отвел меня в сторонку и показал на лесок:
— Вон там стоят мои коробочки. Я хочу пропустить их по этой железной дороге. Рельсы и шпалы сняты, но дорога может быть заминирована. Удружи танкистам, проверь дорогу. Здесь удобнее и ближе двигаться к передовой. Знаешь, что такое внезапный удар?
— Знаю, товарищ генерал.
—Ну, будь здорова, лейтенант. Обязательно доживи до победы, она уже скоро. Понимаешь!
Железная дорога действительно оказалась заминированной. Мы проверили.
Всем хотелось дожить до победы...
В октябре сорок четвертого наш батальон в составе двести десятого отдельного отряда разминирования вместе с войсками Четвертого Украинского фронта вступил на территорию Чехословакии. Везде нас встречали с радостью. Бросали цветы, фрукты, пачки сигарет... Расстилали на мостовых ковры... То, что девушка командует взводом мужчин да еще сама сапер-минер, стало сенсацией. Я была пострижена под мальчишку, ходила в брюках и кителе, повадки появились мужские, короче, была похожа на подростка. Иногда въезжала в село на коне верхом, тут уже совсем трудно было определить, что за всадник, но женщины чутьем угадывали и присматривались ко мне. Женская интуиция... Было смешно... Здорово! Я приходила на квартиру, где должна была остановиться, и тут хозяева узнавали, что их постоялец офицер, но не мужчина. От удивления многие стояли с открытыми ртами... Немое кино... Но мне это... М-м-м... Мне это даже нравилось. Нравилось удивлять таким образом. То же было в Польше. Помню, в одной деревушке старушка погладила меня по голове. Я догадалась: "По пани роги на мне шука?" Она смутилась и сказала, мол, нет, просто хотела пожалеть меня, "таку млоду паненку".
А мины — на каждом шагу. Мин было много. Однажды зашли в дом, кто-то первый увидел хромовые сапоги, стоящие возле шкафа. Уже протянул руку, чтобы взять их. Я крикнула: "Не смей трогать!" Когда подошла и стала рассматривать, то оказалось, что они заминированы. Встречались заминированные кресла, комоды, серванты, куклы, люстры... Крестьяне просили разминировать гряды с помидорами, картофелем, капустой. Чтобы попробовать вареников, взводу пришлось в одной деревне разминировать поле с пшеницей и даже цеп, чтобы обмолотить снопы...
Так вот... Прошла Чехословакию, Польшу, Венгрию, Румынию, Германию... А впечатлений в памяти осталось мало, в основном вспоминается только зрительное фотографирование рельефа местности. Валуны... Высокая трава... То ли действительно она была высокая, то ли нам так казалось, потому что по ней неимоверно трудно было пробираться и работать щупами и миноискателями. Трава старая... Лопухи выше кустов... Вспоминается еще множество ручейков и оврагов. Лесная чащоба, сплошные проволочные заграждения с подгнившими кольями, заросшие минные поля. Запущенные цветочные клумбы. Там всегда прятались мины, немцы любили клумбы. Один раз на соседнем поле копали лопатой картошку, а мы рядом выкапывали мины...
В Румынии в городе Деж я остановилась в доме молодой румынки, которая хорошо говорила по-русски. Оказалось, что ее бабушка русская. У женщины было трое детей. Муж погиб на фронте, причем в румынской добровольческой дивизии. Но она любила посмеяться, повеселиться. Однажды и меня пригласила пойти с ней на танцы. Предложила свои наряды. Соблазн был велик. Я надела брюки, гимнастерку, хромовые сапоги, а поверх всего — румынский национальный костюм: длинную, вышитую по полотну сорочку и шерстяную, в клетку узкую юбку, а в талии перехватила ее черным кушаком. На голову накинула цветной платок с большими кистями. Если еще добавить, что, ползая по горам, за лето я загорела до черноты, только на висках торчали белые вихры, да облупился нос, то уже меня не отличить от настоящей румынки. Румынской девушки.
Клуба у них не было, собиралась молодежь в чьем-то доме. Когда мы пришли, уже играла музыка, танцевали. Я увидела почти всех офицеров своего батальона. Сначала боялась, что меня узнают и разоблачат, поэтому отсиживалась далеко в сторонке, не привлекая к себе внимания, даже чуть прикрываясь платком. Хотя бы посмотреть на все... Ну, посмотрю издалека... Но после того, как меня пригласил несколько раз на танец один из наших офицеров и не узнал с накрашенными губами и подведенными бровями, мне стало смешно и весело. Я веселилась от души... Мне нравилось, когда говорили, что я красивая. Слышала комплименты... Танцевала и танцевала...
Кончилась война, а мы еще целый год разминировали поля, озера, речки. В войну все сбрасывали в воду, главное было пройти, успеть вовремя к цели. А теперь надо было думать о другом... О жизни... Для саперов война кончилась через несколько лет после войны, они воевали дольше всех. А что такое ждать взрыва после Победы? Ждать этого мига... Нет-нет! Смерть после Победы — самая страшная смерть. Дважды смерть.
Так вот... В подарок к Новому, сорок шестому году мне выдали десять метров красного сатина. Я посмеялась: "Ну, зачем он мне? Разве после демобилизации пошью себе красное платье. Платье Победы". Как в воду глядела... Скоро пришел приказ о моей демобилизации... Как водится, мне устроили в своем батальоне торжественные проводы. На вечере офицеры преподнесли в подарок большой, тонкой вязки синий платок. Этот платок я должна была выкупить песней о синем платочке. И я им весь вечер пела.
А в поезде у меня поднялась температура. Распухло лицо, рот не раскрыть. Росли зубы мудрости... Я возвращалась с войны...»
Апполина Никоновна Лицкевич-Байрак, младший лейтенант, командир саперно-минерного взвода
