Москва
Региональная общественная организация
«Женщины и информация»
«ГДЕ ЖЕ ТВОИ КОСЫ, КАДУШКА!»
В Чернышевских казармах большинство комсомолок из Верхней Пышмы и Невьянска получили направления, в которых было сказано: «В 9-й ПАЗ». Вскоре они узнали, что «ПАЗ» — это полк аэростатов заграждения.
Невьянская учительница Клава Кадышева была зачислена в 5-й отряд этого полка. Отряд прикрывал своими аэростатами северо-западные окраины Москвы. Будущих бойцов отряда учили правилам армейской жизни и аэростатному делу на территории Всесоюзной сельскохозяйственной выставки.
Клава Кадышева была рядовым бойцом, поваром, потом стала комсоргом аэростатного отряда.
Это оказалось труднее всего — быть комсоргом. Ведь на пост — со всеми, в наряд — со всеми, за газом, на другой конец города, пешком — со всеми. Спала по два-три часа в сутки. Редко четыре. И не подряд — урывками. А комсоргу еще нужно было готовить и проводить политинформации и комсомольские собрания на постах всего отряда, и много появилось других забот.
Время для этого можно было выкроить только за счет сна.
Аэростатные посты, на которых пришлось служить Клаве Кадышевой, были расположены в поселке Щукино, у стадиона «Динамо», на Волоколамском шоссе.
В 1942 году на окраины города еще просачивались с фронта вражеские диверсанты. На Волоколамском шоссе однажды был выброшен десант немецких автоматчиков. И оказались они почти рядом с аэростатным постом ничего не подозревавших уральских девчат. У соседей-артиллеристов фашисты сняли часового и уничтожили весь расчет. Но в последнюю минуту кто-то из артиллеристов успел поднять тревогу. Десантников быстро окружили, и они сдались.
Как и многие московские аэростатчицы, Клава Кадышева записалась в доноры. Но у нее была неважная кровь. Она месяц копила солдатские пайки сахара, потом съедала все за один день и назавтра шла сдавать кровь. В тот день кровь была хорошая. Ее принимали 1.
1 Хотя донорство в аэростатных частях официально не поощрялось, а порой даже запрещалось категорически, руководители дивизии, конечно, о нем знали. И после окончания войны начальник политотдела Д. А. Захватаев сумел установить, что девушки-доноры 2-й дивизии сдали за три года 500 кг крови.
Лучшими подругами Клавы Кадышевой в то время были две Ани. Светловолосая, голубоглазая связистка Аня Команева из Верхней Пышмы и санинструктор Аня Блинова — бойкая, веселая смоленская девчонка. Она приехала в Москву с Урала, из Кировграда, все в том же девичьем эшелоне, но на Урал она попала из Смоленска, с волной эвакуации.
Они трогательно заботились друг о друге. Прятали в печурку или под подушку теплый ужин, когда кто-то задерживался на посту. Честно резали на три части каждую конфетку, которая доставалась кому-либо. Они же еще были совсем дезчонками и очень любили конфеты.
Несколько месяцев Клава Кадышева провела на аэростатном посту в Щукино. Аэростатчицы здесь жили не в землянке, как обычно, а в бараке, среди москвичей, в комнатах, которые опустели после эвакуации.
Командиром этого поста была высокая черноволосая Рая Бережнева. Вместе с Клавой она ехала из Невьянска, где работала до армии в конторе Заготзерно. Вместе девушки учились на территории Всесоюзной сельскохозяйственной выставки обращению с аэростатами.
И вот теперь военная судьба снова свела их. Девушки подружились и пронесли дружбу через десятки лет.
В войну все жили письмами. И Клава — тоже. Шли письма из дому — из Серова. Шли из Пермской области — От друзей по институту. Шли письма с фронта от человека, о котором Клава беспокоилась больше всего.
Этого человека звали Толя Плотников. Клава познакомилась с ним еще в Невьянске.
«... Я всегда помню о тебе, — писал ей Анатолий с фронта. — Твои фотокарточки были со мной, когда я ездил по Донбассу, по Украине, по Сальским степям. Они и сейчас в левом кармане гимнастерки, прижатые плечевыми ремнями».
«С праздником, Клава! — поздравлял он в другом письме.— Ведь скоро Первое мая. Наконец-то могу сообщить тебе свой точный адрес... Пишу в землянке. Скоро бой. Погода скверная — дождь, ветер, по колено грязь. Но мне тепло, потому что пишу тебе. Ты не беспокойся. Ничего со мной не случится...»
И снова фронтовой треугольник. На этот раз — из плотной, разлинеенной бумаги с печатными надписями на польском языке.
Видно, выдрал где-то Анатолий лист из конторской книги.
«Здравствуй, Клавочка! Нахожусь на Висле, на правом берегу. На левом вижу немца. Никак не хочет отдать высотку. Не знает, наверно, что против него — гвардейцы-уральцы, которые все равно возьмут свое. Через 20 минут пойдем в наступление. Надеюсь, обойдется, как уже не раз было. А от тебя что-то давно ничего нет... Твой Анатолий».
«Здравствуй, Клава! Опять я вернулся в свою часть, на старое место. Ну, совсем как и не уходил. Встретили хорошо. Раны зажили. Все документы получил. Все твои фотки снова у меня в левом кармане и снова со мной в боях...»
А с востока шли не треугольники — конверты.
«Кланя! Как дела? Куда ты забралась? Вот уж никогда бы не подумала, что ты, такая девчушка, будешь военной. С удовольствием стала бы на твое место. Но мне что-то не везет. Сказали: подождите следующего набора. Однако следующий прошел — меня опять не взяли. А как твои роскошные косы? Неужели остригла? А как твои сердечные?... Твоя Нина Бесова. В просторечии — Бесенок».
«Ну, воздухоплаватель, как дела? Приветище огромнейший! Получила твое письмо и фото. Где же твои косы, Кадушка? А вообще ты выглядишь солидно. Даже не верится, что это ты...
Я снова сейчас в Перми. Родной, близкий город! Сколько вспоминается из нашей студенческой жизни! Помнишь осень, когда мы ходили кантарить картошку? А потом днем, в столовой, проедали все, заработанное ночью...
Ох, и хорошо же тогда было!...
Целую. Твой Бесенок».
И грустила Клава Кадышева над этими письмами. И — чего теперь скрывать — плакала не раз. Впрочем, только самые близкие подруги знали, что суровый комсорг аэростатчиков способен плакать над письмами...
