Старость в наши дни.
Выполнила: Белозёрова Марина
В наше время, на пороге в третье тысячелетие старики остались никому не нужными людьми. Жизнь стала такой сложной, что мы порой сами себе становимся, не нужны, а об окружающих и говорить не приходиться.
Но всё же кто-то хоть как-то старается заботиться о других, а вот о стариках чаще всего забывают, но ведь именно они являются порой для нас самыми близкими людьми.
И не правы те, кто считают их ненужными обществу, мол отжили своё теперь нам не мешайте жить как хотим. Но старики – это тоже люди и они имеют право жить как все, а не существовать. Их нельзя “зашвыривать” под кровать, как прочитанную книгу или ненужную вещь. Ведь стоит задуматься над тем, что мы тоже когда-нибудь состаримся, будем слабыми и немощными, неспособными сами себя защищать, и возможно будем не нужны государству. Вас это устраивает? А мне бы не хотелось, чтобы ко мне относились как к прохудившейся рукавице. Задумайтесь над тем, стоит ли унижать старость – это же нормальное явление, зачем её игнорировать, принижать и унижать?
Как известно в деревне живёт большинство пожилых людей. Мне стало интересно, как у нас в деревне живётся старикам. И решила я навестить одну старушку.
Встретила она меня радушно с улыбкой на лице и в глазах. Пригласила за чашку чая, где у нас и завязалась оживлённая беседа.
Как поживаете Анна Васильевна?
Как поживаю-то, как все. Бог здоровья даёт – живу. Слава Богу, пенсию дают, не забывают, но что эта пенсия в магазин раз сходить, да внукам с деньгами пособить чуть-чуть, и нету денег то, ни копейки.
Анна Васильевна, а расскажите про свою жизнь, как раньше жилось?
Ну что тебе рассказать такого. Обыкновенная жизнь, наверное, такая же, как у многих моих ровесников.
Родилась я в 1923 году в деревне Знаменская в семье бедного животновода. Жили впроголодь, трудно было. Нас у родителей было семеро по лавкам, попробуй всех накорми, одень да на ноги поставь. Да и нарядиться не в чего было, мать из своих сарафанов нам одёжку перешивала.
С двенадцати лет работать стала, надо было матери с отцом помогать. Вот до сих пор работаю, как тогда начала.
А где Вы работали?
Сначала работала в лесу на лесозаготовке, потом началась война в сорок первом, страшно было, отправляли нас на оборонные работы. А затем двадцать четыре года на ферме с коровушками. Своё хозяйство вела, много у меня скота было, а сейчас уже нет никого, силы уж не те, руки не слушаются.
Анна Васильевна, а когда лучше было тогда или сейчас?
Конечно, же, сейчас, хоть сейчас тоже не сладко.
А что Вы думаете о ситуации в стране?
В стане страшные вещи творятся, я считаю, что от чего ушли к тому и пришли. Деревни все разрушены, да разграблены. А ведь деревня кормилица всей страны, ей, нельзя умирать, её нужно восстанавливать.
А Вы я вижу, в Бога верите, “Закон Божий” читаете?
Да, я верю в Бога, самое святое, что у меня есть. В Бога надо верить, ведь он нас всех сотворил. Бог он один, да веры у нас у всех разные. И вообще я думаю, что зря у нас церкви, которые были в деревнях, разрушили. А то сейчас бы сходили в церковь очистились, глядишь бы лучше стали.
Всё это она говорила с такой трепетной любовью в голосе, что мне показалось, как будто Бог присутствовал среди нас. За всё время нашей беседы она постоянно смотрела в окно, на серые развесистые облака, как будто она заново в которые раз просматривала свою жизнь. Посмотрев, в очередной раз в окно она сказала: наверное, дождь будет или снег.
Я не предала этому значения. Но когда я распрощалась с Анной Васильевной, возвращаясь, домой по размытой водой дороге – пошёл мелкий холодный дождь, он назойливо “бился” мне в лицо. И тогда мне показалось, что это не просто дождь. А все те горькие слёзы, что выплакала она за всю свою долгую и не лёгкую жизнь.
А про себя Анна Васильевна говорит: “Современная я, не старая, я старости почти не чувствую!”
Вот вам и старики, а совсем не стареют душой и внутренним миром. Я не устаю ими восхищаться. Думаю, они заслужили, чтобы ими гордились и любили их, а не отодвигали на второй план.