И все же самоубийства среди террористок были чересчур частым явлением - покончили с собой -Рашель Лурье, Эсфирь Лапина, Софья Хренкова. по непроверенным данным, Лидия Руднева. Суицидальные мотивы чувствовались, вероятно, в поведении немалого числа террористов- Партийный кантианец Зензинов, похоже, не случайно счел необходимым подчеркнуть: "Мы боремся за жизнь, за право на нее для всех людей. Террористический акт есть акт, прямо противоположный самоубийству - это, наоборот, утверждение жизни, высочайшее проявление ее закона". Закон жизни есть борьба, пояснял Зензинов, и недаром лозунгом партии эсеров были слова немецкого философа И.Г. Фихте "в борьбе обретешь ты право свое".

Несомненно, что многие террористки не отличались устойчивой психикой. Другой вопрос - была ли их психическая нестабильность причиной прихода в террор или следствием жизни в постоянном нервном напряжении или, в ряде случаев - тюремного заключения. Во всяком случае, уровень психических отклонений и заболеваний среди террористок был очень высок. Психически заболели и умерли после недолгого заключения Дора Бриллиант и Татьяна Леонтьеаа. Умело изображали из себя сумасшедших, будучи в заключении еще до совершения терактов, Рогозинникова и Руднева. Врачи им поверили. Было ли дело только в актерских способностях?

В очерке о Мальцевской женской каторге, печатаемом в этой книге, Ф. Радзиловская и Л. Орестова описывают тяжелые нервные припадки, которым были подвержены многие их подруги по заключению. Если учесть упомянутые выше случаи самоубийств, картина получается довольно мрачная. Повторяю, что какие-либо выводы надо делать очень осторожно, но проблема, при всей ее деликатности, требует изучения.

Фрума Фрумкина объясняла свое не очень мотивированное покушение на начальника киевского жандармского губернского управления, туповатого и неудачливого на своем поприще генерала В. Д. Новицкого вполне рационально: "Террористические акты, - заявила она, - являются пока, в бесправной России, единственным средством хоть несколько обуздать выдающихся русских насильников". Если же принять за достоверные даже часть сообщений независимых источников, что она намеревалась убить еще до ареста жандармского полковника Васильева в Минске, затем хотела ехать в Одессу, чтобы совершить покушение на градоначальника, при аресте, схватив нож, "сделала движение" к жандармскому офицеру А. И. Спиридовичу, в Московской пересыльной тюрьме бросилась с маленьким ножом на ее начальника Метуса и прибавить к этому списку покушение на Новицкого, попытку покушения на московского градоначальника А-А- Рейнбота и, наконец, самоубийственное покушение на очередного тюремного чиновника в Бутырках, то обусловленность ее действий только рациональными причинами кажется мне весьма маловероятной.

Российское государство не нашло другого способа защититься от этой маленькой, худенькой и не очень адекватно себя ведущей женщины, чем передать ее в руки палача- Товарищи же по партии издали, на материале ее биографии, очередное революционное "житие".

Еще одним весьма уязвимым с точки зрения морали моментом было определение "мишеней" для террористов. Ведь, что ни говори, террористический акт был убийством человека, чья вина не была установлена никаким судом- Не был определяющим и пост, который занимал тот или иной чиновник, хотя наибольшие шансы отправиться на тот свет по постановлению эсеровского ЦК имел министр внутренних дел, по должности возглавлявший политическую полицию. Были убиты министры внутренних дел Сипягин и Плеве, готовились покушения на А-Г- Булыгина и П.Н. Дурнова, отколовшиеся от эсеров "максималисты" взорвали дачу П. А. Столыпина 12 августа 1906 г., осуществив самый кровавый теракт после народовольческого взрыва в Зимнем дворце 5 февраля 1880 г.

Место министра внутренних дел было настолько "горячим", что даже либеральный П. Д. Святополк-Мирский, по словам одной много знающей дамы, получив известие об отставке в январе 1905 г., пил у себя за завтраком за то, что благополучно, живым уходит с этого поста.

Но все-таки главным критерием было, по-видимому, общественное мнение о том или ином чиновнике, а не занимаемая им должность. "Жертвы 1902-1904 годов были хорошо выбраны как символы государственных репрессий, - справедливо пишет М. Перри, - ...убийства Сипягина и Богдановича принесли определенную поддержку эсерам в массах".

Сложнее стало в период 1905-1907 годов, когда число терактов возросло в десятки раз и когда выбор жертвы уже перестал быть прерогативой ЦК. Теперь, кого казнить, а кого миловать определяли зачастую местные партийные комитеты, "летучие боевые отряды", боевые дружины. Террор действительно стал массовым, ЦК был не в состоянии контролировать боевую деятельность на местах.

Чем же руководствовались террористы? Говоря о критериях выбора объектов террористических атак, Зензинов разъяснял, что в 1905 году "в партийной прессе все особенно отличившиеся в массовых расправах с рабочими и крестьянами губернаторы и градоначальники были, как бы приговорены партией к смерти". Сходные соображения высказывал В. М. Чернов: в мишени террористических ударов партии были почти всегда, так сказать, самоочевидны. Весь смысл террора был в том, что он как бы выполнял неписанные, но бесспорные приговоры народной и общественной совести.

Когда это было иначе, когда террористические акты являлись сюрпризами - это было ясным показателем, что то были плохие, ненужные, неоправданные террористические акты".

Таким образом, произвол был возведен революционерами в норму задолго до захвата одной из революционных фракций власти. Надо было очень далеко уйти от банальных представлений о нравственности, чтобы провозглашать убийство - великим подвигом, а убийцу - какими бы мотивами он ни руководствовался - национальным героем. Однако своеобразие российской ситуации состояло в том, что убийц-террористов считали героями не только их товарищи - революционеры, но и достаточно широкие слои общества. Общепризнанной героиней считалась Мария Спиридонова. А ведь все имели возможность читать ее разошедшееся в десятках тысячах экземпляров письмо, в котором она рассказывала не только об издевательствах над нею, но и о том, как она хладнокровно, меняя позицию, расстреливала мечущегося по платформе Луженовского, всадив в него, в конечном счете, пять пуль. Всего, с удовлетворением писала она, нанесено пять ран: "две в живот, две в грудь и одна в руку".

Нравственный тупик заключался в том, что революционное насилие казалось единственным способом противостоять произволу властей. В открытом письме Ж. Жоресу, осудившему террористическую тактику русских революционеров, ветеран-народник Л. Э. Шишко указывал на бессудные расстрелы рабочих-железнодорожников Семеновским полком под командованием генерала Мина, истязания крестьян в Тамбовской, Саратовской. Полтавской губерниях, закончившиеся убийствами тех, кого общественное мнение считало за них ответственными.

"Террористические акты в такой же мере вопрос политической необходимости, как и дело непосредственного чувства.

Не все люди, на глазах которых совершаются безнаказанно убийства и истязания, способны выносить эти ужасы", - писал Шишко знаменитому европейцу, вряд ли реально представлявшему себе российскую действительность.

Довольно далекий по своим политическим симпатиям и философским взглядам от Шишко, известный либеральный юрист и публицист К. К. Арсеньев высказывал сходные мысли: "Можно отрицать целесообразность политических убийств, крайне редко приносящих действительную пользу вдохновляющему их делу, но нельзя не видеть в них последнего, отчаянного, иногда неизбежного ответа на длительное и неумолимое злоупотребление превосходящей силой... Нарушаемое властью священное право на жизнь нарушается и ее противниками; виселице отвечает револьвер или бомба...".

Ни власть, ни ее противники не нашли выхода из этого политического и нравственного тупика; впрочем, они его не очень-то и искали, уповая на уничтожение противостоящей стороны. Спираль насилия продолжала раскручиваться; победителей в этой схватке не оказалось.

_______________________________

В предлагаемой вниманию читателей книге впервые собраны под одной обложкой воспоминания женщин-участниц террористических организаций ПСР. Интересны они, на мой взгляд, не только с исторической, но и с психологической стороны. Несколько слов о текстах и их авторах.

Открывают книгу воспоминания Прасковьи Семеновны. Ивановской-Волошенко (1853-1935). Она родилась в семье бедного сельского священника в Тульской губернии, ее мать рано умерла. Отец уделял детям мало внимания, средств на образование не было. Помог случай: вернувшийся по амнистии из Сибири декабрист М.А. Бодиско приобрел в их селе имение и подружился с отцом Ивановской. При материальной поддержке декабриста она вместе с сестрой смогла поступить в тульское духовное училище.

Дальше - обычная "карьера нигилистки": чтение Добролюбова, Писарева, Лаврова; влияние старшего брата, студента Медико-хирургической академии, причастного к революционному движению; жажда знаний, стремление к независимости и равенству. В 1871-1873 гг., вспоминала впоследствии Ивановская "из нашей клерикальной школы - по пословице - "лиха беда начало" - целой группой учениц было положено начало движению к женскому образованию, женской независимости и раскрепощению". Ивановская едет в Петербург, учится на Аларчинских курсах, собирается учительствовать.

Затем - попытки вести революционную пропаганду, переход на нелегальное положение под угрозой ареста, активное участие в "Народной воле". Ивановская вместе с Н.И. Кибальчичем была "хозяйкой" конспиративной квартиры в Петербурге; работала в народовольческих типографиях. Затем - арест; в 1883 г. по "процессу. 17-ти народовольцев", связанному с делом о цареубийстве 1 марта 1881 года. Ивановская была приговорена к смертной казни. Смертная казнь была заменена пожизненной каторгой.

Заключение Ивановская отбывала в каторжной тюрьме на Каре Забайкальской области, заканчивала в Акатуе. В 1898 г., поскольку срок заключения был изменен, вышла на поселение в Баргузинский округ. В 1902 г. ее перевели ближе к цивилизации, в Читу. Через год она бежала.

С этого момента и начинаются воспоминания Ивановской. Не буду их пересказывать, обращу внимание лишь на некоторые моменты. Во-первых, поражает революционный темперамент Ивановской. Будучи немолодой, по понятиям того времени женщиной, проведя около 20 лет на каторге и в ссылке, более того - побывав уже один раз на волоске от петли, она вновь идет на смертельно опасное дело - террор. И все это без малейшей аффектации и рефлексии.

Во-вторых, это первоклассный исторический источник. Написаны воспоминания в 1912 г., над автором не тяготела мемуарная и историографическая традиция; Ивановская стремилась рассказать, "как было дело" - ее текст не портит литературщина, которой, к примеру, пронизаны воспоминания Бориса Савинкова. Ивановская была причастна к самому громкому делу ВО - убийству Плеве, общалась с центральными фигурами эсеровского терроризма; многие ее свидетельства уникальны. Например, только она видела непосредственную реакцию Азефа на известие об убийстве "его" министра Плеве или того же Савинкова на следующий день после покушения.

В-третьих, в ее мемуарах, между делом, нарисованы колоритные картинки повседневной жизни России начала века, в частности, петербургского "дна", на котором она вынуждена была провести некоторое время, пока ее не разыскали "работодатели" из Боевой организации.

Ивановская пережила не только почти всех своих товарищей по "Народной воле", но и по БО. Она без восторга встретила Октябрьскую революцию; ее позиция по отношению к ней была во многом сходна с позицией ее родственника (мужа сестры) В. Г. Короленко. Характерно, что в автобиографии, подготовленной для энциклопедического словаря "Гранат" в 1925 г., Ивановская не стала писать о своей жизни после 1917 г., отделавшись фразой: "О жизни и работе уже при новом общественном строе вряд ли есть надобность сейчас говорить".

Воспоминания Валентины Поповой (Колосовой) "Динамитные мастерские и провокатор Азеф" шире своего названия. Насыщенные информацией, они представляют, по сути, краткую историю эсеровского центрального террора в 1906-1907 годах.

Мария Марковна Школьник (1882-1955), пожалуй, одна из немногих представленных на страницах этой книги эсеровских террористок, чей путь в революцию выглядит вполне логичным. Дочь бедного еврея-колониста, выросшая в нищете, она совсем с юных лет познала тяжкий труд на фабрике: неудивительно, что семена революционной пропаганды попали, в ее случае, на весьма благодатную почву. Школьник сначала становится бундовкой, но бурный темперамент и жажда борьбы приводят ее в Боевую организацию ПСР. Вот уж в ком совершенно не заметно рефлексии!

Чего стоит только история двух ее побегов из Сибири - в 1905 и 1911 годах. Школьник эмигрировала в США; вернулась в Россию в 1918-м. Как она сама сообщает после "колчаковщины" произошел ее разрыв с ПСР. В 1927-м Школьник вступает в ВКП(б). По-видимому, в годы "большого террора" неприятности ее миновали. В 1947-м году она становится персональной пенсионеркой.

Полная противоположность предыдущей мемуаристки - Александра Адольфовна Измайлович (1878-1941) - дворянка, дочь генерала-артиллериста, она вступает в еще только формирующуюся ПСР в 1901 г. Что ею двигало? Романтика? Интеллигентские комплексы? Или и то и другое вместе? Если воспоминания Школьник полны действия, то в мемуарах Измайлович преобладают размышления, чувства, в общем, то, что принято называть рефлексией. Написаны они на каторге; простреленный воротник мундира минского полицмейстера обернулся для Измайлович 11-летним заключением.

Освободила ее, как и других политкаторжан, Февральская революция. Она отправляется в Черниговскую губернию, где работает партийным пропагандистом и организатором. Затем - в Петрограде, принимает активное участие в Октябрьской революции; в ноябре 1917 г. избирается на учредительном съезде партии левых социалистов-революционеров членом ЦК. Измайлович - член левоэсеровской фракции ВЦИК 2-4-го созывов, с декабря 1917 г. член Президиума ВЦИК. В коалиционном правительстве большевиков и левых эсеров намечалась на пост наркома дворцов Республики, но по решению ЦК ПЛСР оставлена на партийной работе.

Измайлович не участвовала в левоэсеровском выступлении против большевиков 6 июля 1918 г., но была на "всякий случай" арестована; вскоре ее освободили. Измайлович открыто критикует политику большевиков; в 1918 г. выпускает брошюру "Послеоктябрьские ошибки", где предъявляет им счет за капитуляцию перед германским империализмом, чрезмерную централизацию и недоверие по отношению к крестьянству. С 1919-го она неоднократно подвергалась арестам и ссылкам.

Мне пришлось держать в руках "общую" тетрадь с рукописным текстом ее воспоминаний, хранящуюся ныне в Отделе рукописей Российской государственной библиотеки. Тетрадь обгорела; пыталась ли ее сжечь сама Измайлович при одном из многочисленных арестов?

В 1937 г. после очередного ареста Измайлович была приговорена Военной коллегией Верховного суда СССР к 10 годам лишения свободы по обвинению в принадлежности к террористической организации. Отбывала наказание она в Орловском централе. Осенью 1941 г., когда немецкие войска угрожали Орлу, Военная коллегия "передумала" и приговорила Измайлович к расстрелу. В сентябре она была расстреляна вместе с другими политзаключенными, содержавшимися в Орловской тюрьме.

Вместе с Измайлович была расстреляна легенда русской революции, самая популярная, после Софьи Перовской, женщина-революционерка, Мария Александровна Спиридонова (1884-1941). Спиридонова происходила из дворян; ушла из 8-го класса Тамбовской гимназии, работала конторщицей в губернском дворянском собрании. В 1905 г. вступила в боевую дружину ПСР.16 января на станции Борисоглебск смертельно ранила пятью пулями губернского советника Г.Н. Луженовского, приговоренного тамбовской организацией эсеров к смерти за жестокое усмирение крестьянских волнений. Сравнительно недавно в литературе высказывалось мнение, что Спиридонова стреляла в Луженовского из ревности. Не входя в дискуссию с автором этой версии Б. А. Брейтбарт, замечу лишь, что мне представляется невероятным, чтобы ее товарки по каторге не смогли распознать в ней взбалмошную девчонку, а не идейную террористку.

Спиридонова подверглась избиениям и, по ее словам, насилию со стороны помощника пристава Жданова и; казачьего офицера Аврамова - оба они были позднее убиты эсеровскими боевиками. Открытое письмо Спиридоновой, переданное из заключения и опубликованное в газете "Русь", вызвало значительный общественный резонанс. Популярность ее была просто невероятной. Как правильно замечает Измайлович, это объяснялось тем, что в одном лице Спиридонова соединяла "народную заступницу" и "страдалицу". Московский военно-окружной суд приговорил ее к повешению, замененному бессрочной каторгой.

Годы на Нерчинской каторге и описаны в публикуемых ниже воспоминаниях "эсеровской богородицы".

Но, опять-таки, содержание мемуаров шире названия; в них отражены не только период заключения, но и даны "портреты" коллег по террору и по ПСР. Написан текст на вполне приличном литературном уровне.

Ее возвращение в Европейскую Россию после Февраля 1917 г. было поистине триумфальным. Она избирается в ЦИК Всероссийского Совета крестьянских депутатов; делегатом 3-5 Всероссийских съездов Советов; членом Президиума ВЦИК 3-4 созывов и т.д. Спиридонова была избрана почетным председателем учредительного съезда партии левых эсеров и, естественно, членом ЦК ПЛСР. Большевики и левые эсеры выдвигают ее на пост председателя Учредительного собрания, но в данном случае она проиграла выборы В. М. Чернову. Спиридонова одобрила роспуск Учредительного собрания и довольно долго сотрудничала с большевиками. В мае 1918 г. она переходит в решительную оппозицию к большевикам. 6 июля 1918 г. она принимает активнейшее участие в левоэсеровском выступлении, в том числе в аресте Ф.Э. Дзержинского.

Затем - арест; трибунал ВЦИК приговорил Спиридонову к 1 году тюрьмы; вскоре последовала амнистия. А за ней - бесконечная череда арестов и высылок. ВЧК не выпускает ее из-под контроля: некоторое время она содержится в тюремной психиатрической лечебнице. Изоляция в Малаховке сменяется высылкой в Самарканд и Уфу. В ссылке Спиридонова вышла замуж за товарища по партии И.А. Майорова; политикой она уже не занималась - работала экономистом-плановиком. В 1937-м Спиридонова вновь была арестована, а в январе 1938 г. приговорена все той же Военной коллегией к 25 годам тюрьмы. Майоров был также арестован и осужден. В сентябре 1941 г., при изложенных выше обстоятельствах, Спиридонова была расстреляна вместе с Майоровым и Измайлович.

Анастасия Алексеевна Биценко (урожд. Камеристая) (1875-1938) - принадлежала к "звездам" эсеровского террора. Однако лавры, по праву причитавшиеся ей, достались Спиридоновой; в самом деле, Биценко занимала неизмеримо более высокое место в партийной иерархии; ее пуля сразила не какого-то губернского советника, а недавнего военного министра, генерал-адъютанта В. В. Сахарова.

Измайлович, во всяком случае, заметила ревность Биценко к. славе Спиридоновой; к тому же Биценко считала, что Спиридонова специально занимается собственной популяризацией. Возможно, поэтому воспоминания Биценко о своих подругах по террору и каторге проникнуты раздражением. Характерно, что если остальные мемуаристки стремятся подчеркнуть дружбу и взаимопомощь среди политкаторжанок, Биценко пишет о "на редкость недружной шестерке" эсеровских террористок.

Биценко происходила из крестьян; окончив гимназию, училась на педагогических курсах. В ПСР вступила в 1902 г. Входила в партийные комитеты в Смоленске (1902-1903), Петербурге (1903-1904) и Москве (1905). В 1922 г. вошла в состав Летучего боевого отряда и 22 ноября застрелила генерала Сахарова, усмирявшего аграрные беспорядки в Саратовской губернии. Была приговорена к смертной казни, замененной вечной каторгой.

В 1917-м вернулась в Европейскую Россию. В дни Октябрьской революции сражалась на улицах Москвы за советскую власть. На учредительном съезде ПЛСР была избрана в ЦК. Биценко входила в состав делегации на мирных переговорах с Германией в Брест-Литовске; была товарищем председателя Совнаркома Москвы и Московской области; избиралась депутатом ВЦИК. Она не поддержала левоэсеровское выступление 6 июля 1918 г., а в ноябре 1918-го по рекомендации Я.М. Свердлова вступила в РКП(б).

Биценко работала в кооперации, преподавала, была на хозяйственной, советской и партийной работе. В феврале 1938 г. она была арестована по обвинению в принадлежности к эсеровской террористической организации и 16 июня приговорена Военной коллегией Верховного суда СССР к расстрелу. Приговор был приведен в исполнение в тот же день. Царский суд в своё время все-таки заменил Биценко смертную казнь каторгой, несмотря на бесспорно установленную вину - принадлежность к террористической организации. Судьба?

Кроме того, в сборник включены воспоминания о женской каторге участницы социал-демократического движения Фанни Николаевны Радзиловской (р. 1986) и эсерки Лидии Павловны Орестовой-Бабченко (р. 1885), рисующие быт и психологию политкаторжанок, в том числе рассказывающие о знаменитой "шестерке", о Фанни Каплан и других примечательных личностях, содержавшихся в Мальцевской каторжной тюрьме.

Завершают сборник мемуары эсерки-"максималистки" Екатерины Дмитриевны Никитиной-Акинфиевои (р. 1885) о беспрецедентном побеге 13 политкаторжанок из Московской Новинской женской каторжной тюрьмы в ночь на 1 июля 1909 г. Дополнительный интерес этим воспоминаниям придает то, что среди беглянок была "максималистка" Наталья Климова, причастная к взрыву дачи П.А. Столыпина 12 августа 1906 г., а к организации побега приложил руку юный В. В. Маяковский.

Тексты сопровождаются кратким научным комментарием. Справки об участниках террористических организаций, постоянно упоминаемых в различных текстах, приведены в указателе в конце книги. В справочных материалах печатается также указатель террористических актов, совершенных женщинами.